В позолоченной клетке

     Но к такому прагматизму советская власть пришла далеко не сразу. Кажется, в первые несколько лет после Октябрьской революции большевики вообще не вполне представляли, нужны ли государству рабочих и крестьян профессора и инженеры. С одной стороны, ни к пролетариату, ни к буржуазии интеллигенцию отнести было нельзя – что делать с ней, всесильное учение Маркса не говорило. Ее представители оказались в числе тех, кого новая власть окрестила жутким словом «бывшие»: вроде бы и не классовые враги, но места в новом обществе им тоже нет. С другой стороны, специалисты, особенно технических специальностей, были необходимы для проведения индустриализации, для воспитания «новой», рабочей интеллигенции. Наконец, старые революционеры понимали, что и сами они – далеко не рабочая кость. И хотя, например, Крупская публично признавала, что «непролетарского происхождения был и Маркс, и Энгельс, и Ленин, и сотни других борцов за рабочее дело», гораздо чаще власть руководствовалась логикой булгаковского персонажа, готового и Канта отправить «года на три на Соловки».

Исполнись пожелание Ивана Бездомного, великий немецкий философ нашел бы себе в Соловецком лагере особого назначения достойных собеседников. Из заключенных можно было бы собрать не одну университетскую кафедру: «На Соловках любой специалист найдется», – любил хвастаться тогдашний начальник СЛОНа Федор Эйхманс. Кто за несогласие с новой властью, кто по подложному обвинению, кто по происхождению – в лагере оказывались ученые и преподаватели разных дисциплин и научных школ. Те, кто раньше встречался на заседаниях ученых обществ и в редакциях научных журналов, теперь делили миску с лагерной баландой.

Уже в 1924 году (лагерь был открыт всего за год до этого) на Соловках появились и свои журналы, и свое научное общество – Соловецкое общество краеведения (СОК). Его участники изучали историю и культуру Соловков, вели естественнонаучные исследования. Летом начинался полевой сезон: заключенные собирали коллекции флоры и фауны, выявляли и описывали архитектурные и археологические памятники. Зимой подводились итоги экспедиций: читались доклады, устраивались диспуты.

Некоторые заключенные считали Общество краеведения «туфтой» – декорациями, которыми отводили взгляды проверок от произвола охраны, голода и болезней, царивших в лагере. Другие видели в нем «пряник», которым совместно с «кнутом» штрафного изолятора и сверхурочных работ можно было перевоспитать заключенных. Третьи подозревали здесь барскую прихоть лагерных начальников, которым было лестно представлять себя не только всесильными властителями архипелага, но и покровителями наук и искусств. Так или иначе, благодаря СОК были спасены не только памятники и иконы, но и десятки людей, участвовавших в его работе. Дело не только в том, что служба в лаборатории легче лесоповала, – сама возможность осмысленного труда возвращала смысл жизни заключенным, у которых все дни многолетних сроков были похожи один на другой.

В 1934 году в связи с ужесточением режима закончилась история СОК, спустя три года был закрыт соловецкий музей. Таких вольностей, как реставрация икон или изучение видового разнообразия орнитофауны Беломорья, больше не было ни на Соловках, ни в других лагерях. В 30-е годы ученых зека если и использовали по специальности, то стремились заставить их решать более практические задачи. Империя ГУЛАГа росла, заключенные строили заводы и города, прокладывали дороги, разрабатывали месторождения угля, золота, урана. Практически при каждом лагере существовало инженерно-техническое бюро, геологоразведочная и геодезическая службы. Лагерные производства нуждались в квалифицированных специалистах. Недостатка в них не было – вредительские группы «вскрывались» на предприятиях и в учебных заведениях по всему Советскому Союзу.
Действительно, заключенными были сконструированы легендарная «Пешка» (пикирующий бомбардировщик Пе-2), истребитель И-5, фронтовой бомбардировщик Ту-2, противотанковая пушка М-42 («Аннушка»), торпедный катер типа «Большевик», новые модели танков; велись разработки в области специальных средств связи, химического и ядерного оружия. Но насколько заслуга этих изобретений принадлежит системе, в недрах которой они создавались?

Шарашки возникали не на пустом месте: их специализация соответствовала тому, какая промышленность была развита в том или ином районе страны. Так, ленинградские ОКБ специализировались на военно-морских разработках. ОКБ-172 в «Крестах» проектировало артиллерию для боевых кораблей, ОКБ-196 (ныне – ЦКБ «Рубин») – подводные лодки, СКБ-5 (завод «Алмаз») – торпедные катера. Сконструированные в шарашках экспериментальные образцы техники направлялись для серийного производства на «обычные» военные заводы того же профиля. При необходимости их сотрудники консультировали своих заключенных коллег. Такие встречи происходили в отделениях НКВД, и никто не мог поручиться, что вызванный туда консультант в скором времени не станет соседом того, кто обратился к нему за советом. По воспоминаниям инженера-судомеханика Валентина Акулова, когда в ОКБ-172 понадобилось усилить математический сектор, в «Кресты», предварительно арестовав, доставили профессора из Саратовского университета.

Основу коллектива шарашки составляли, как правило, люди, знавшие друг друга по работе на свободе. Иногда в заключении оказывались целые конструкторские бюро и инженерные отделы. Созданию ОКБ-172 предшествовало раскрытие в 1936 году троцкистско-зиновьевского заговора на ленинградском заводе «Большевик» (Обуховский завод). Когда стало ясно, что в подмосковной шарашке, руководимой авиаконструктором Андреем Туполевым, уже сложно разместить весь ее коллектив (помимо заключенных инженеров и техников в ней трудилось еще несколько сотен вольнонаемных технических работников низкой квалификации), ее просто переместили обратно в Конструкторский отдел сектора опытного самолетостроения ЦАГИ, которым Туполев руководил до ареста.