«Дикие гуси» по-королевски

Король Луи Филипп, реалист до мозга костей, прекрасно понимал две вещи. Во-первых – эпоха европейских войн в ближайшем будущем для Франции закончилась, поскольку против союза Англии, Австрии, Пруссии и России ей не устоять ни при каких обстоятельствах. Во-вторых – всякая империя должна расширяться. Коль скоро метрополия со всех сторон обложена врагами, остается обратить взор на другие континенты, в первую очередь на Африку, и продолжить дело великого предшественника.

Египетские походы Наполеона (помните знаменитое «Ослов и ученых – в середину»?) были отнюдь не тщеславной блажью полководца. Достаточно взглянуть на карту и оценить геостратегические преимущества господства над Средиземным морем. И пусть Северная Африка сама по себе пустынна и бесплодна, но контроль над нею дает возможность ощутимо «давить» на политических противников, в первую очередь – на Туманный Альбион, попортивший французам много крови.

Кроме внешнеполитических причин, был и еще один, сугубо внутренний, фактор. По дорогам гостеприимной Франции в то время бродило много не совсем законопослушных личностей из числа бывших наемников Карла Х, последнего короля из династии Бурбонов, солдат иностранных полков Наполеона, польских и итальянских повстанцев, сумевших на порабощенной родине избежать каторги и виселицы. Вся эта разношерстная и взрывоопасная публика, весьма искушенная в военном деле, никем не контролировалась и представляла собой постоянный очаг нестабильности.

Выход, найденный королем Луи Филиппом (с подсказки военного министра, знаменитого наполеоновского генерала Сульта), оказался эффективным и до смешного простым: пусть под французскими знаменами воюют эмигранты и местные маргиналы! «Чужаков» можно привлечь возможностью дальнейшей натурализации, а преступников – полной амнистией.

Так в 1831 году появился полк Régiment de Hohenlohe, ставший основой Легиона. Формированием его ведал маршал Людвиг Алоис фон Хохенлое-Бартенштайн, немец на французской службе, возглавлявший придворные части швейцарских гвардейцев. А первым боевым командиром стал Кристоф Штоффель, швейцарец по происхождению, сумевший дослужиться в наполеоновской армии до чина полковника. Он возглавил экспедиционный корпус из семи «этнических» батальонов. Первый был сформирован из бывших швейцарских гвардейцев маршала Хохенлое, второй и третий состоял из немцев и швейцарцев, четвертый – из испанцев, в пятом служили итальянцы и сардинцы, в шестом – бельгийцы и голландцы, а в седьмом, самом многочисленном, – поляки. Из них же составили вспомогательные и резервные подразделения, приданные каждому батальону.

На особое сопротивление алжирцев легионеры не рассчитывали. Местные беи, формально – вассалы Оттоманской империи, могли противопоставить им только небольшие отряды турецких янычар и ополченцев, обычно выполнявшие чисто охранные функции и не имевшие опыта боев. Поэтому довольно быстро Легион изгнал турок из Алжира и взял под контроль значительную часть страны. На практике это означало захват поселений вблизи оазисов и сооружение опорных пунктов, служивших базой для небольшого гарнизона и мобильных отрядов быстрого реагирования. А город Сиди-Бель-Аббес, расположенный неподалеку от порта Оран, и вовсе стал штаб-квартирой Легиона до самого 1962 года.

Сравнительно бескровное завоевание северного Алжира так вдохновило Луи Филиппа, что в 1835 году он послал (точнее, сдал в аренду на три года) около 5 тысяч легионеров в Испанию, где разгорелась гражданская война между сторонниками Дона Карлоса, брата умершего короля Фердинанда VII, и инфанты Изабеллы, вернее – ее матери Марии Кристины де Бурбон, вдовы короля (а одновременно и его племянницы), регентши Испании. Наемники воевали на стороне партии Изабеллы (кристиносов) против верных Дону Карлосу карлистов. Легионеры вступили в войну в самый критический момент, когда казалось, что окончательная победа брата короля – дело пары месяцев, его приверженцы контролировали две трети территории страны.

Все изменилось в начале 1837 года, когда карлисты двинулись в решающее наступление на Мадрид. Их встретила организованная эшелонированная оборона, возглавляемая опытными и энергичными генералами Эспартеро и Нарваэсом. Они использовали части Легиона как ударный мобильный отряд, не державший фронт, а наносивший контрудары на самых опасных участках. Результат не заставил себя ждать: измотанные и обескровленные части карлистов стали отходить обратно на север. 31 августа 1839 года главнокомандующий армии карлистов генерал Марото подписал договор, в котором признал королевой юную Изабеллу. Месяц спустя Дон Карлос, преданный своими генералами, пересек Пиренеи и сдался… Луи-Филиппу! К чести последнего, он не стал топтать побежденного претендента, а назначил ему место проживания в почете и достатке.

Но все эти королевские милости остались вне поля зрения легионеров. Им пришлось срочно возвращаться в Алжир, где все жарче разгоралось пламя восстания. Во многом недовольство арабо-берберских племен было подогрето несовершенством системы управления колонией. Луи Филипп даже послал несколько инспекционных миссий, чтобы решить, в чьих же руках лучше всего сосредоточить власть: военных или гражданских. Да и сами берберы всегда были людьми крайне воинственными, не терпящими над собой ни малейшего произвола. Даже единоверцев-турок они едва терпели, что уж говорить о «неверных» пришельцах?

К большому несчастью для французов, из египетской ссылки и священного для каждого мусульманина путешествия в Мекку вернулся некий Сиди Удед Махиддин, более известный под именем Абд аль-Кадира. Молодой араб происходил из знатной марабутской (священнической) семьи в Оране (Западный Алжир). Юность он провел в духовном училище Маскары, которым руководил его отец. Абд аль-Кадир, впрочем, не стал, говоря современным языком, заурядным «мажором», прожигающим жизнь за счет отцовского авторитета. Наоборот, во всей Маскаре не было более набожного верующего, более тонкого толкователя Священной книги и более искусного воина, в совершенстве овладевшего киличом – тяжелой кавалерийской саблей, которой мамелюки успешно сражались с тяжело бронированными кирасирами.

Ко дню его возвращения провинция Оран была охвачена волнениями, с которыми французские солдаты с горем пополам справлялись. Старейшины мятежных племен решили выбрать верховного предводителя с непререкаемым авторитетом. Лучшей кандидатуры, нежели Абд аль-Кадир, нечего было и желать: молодой, образованный, решительный, к тому же хорошо знакомый с европейскими обычаями. Стоит отметить, что аль-Кадир отнюдь не был фанатичным «воином Аллаха» с огнем безумия в очах. Наоборот, по свидетельствам современников он прекрасно владел искусством дипломатического маневра и умел признавать достоинства противника. Возможно, именно широта мышления и помогла ему в течение долгих полутора десятков лет успешно противостоять оккупантам, располагая небольшими военными и экономическими ресурсами.

Первым делом Абд аль-Кадир обеспечил себе надежный тыл. Он объявил, что отныне «эмират Маскара» (западный Алжир) – часть султаната Марокко, а сам аль-Кадир – вассал и союзник марокканского властителя Абд ар-Рахмана. Политически этот жест связал французов по рукам и ногам – теперь базы повстанцев были недоступны для карательных операций, ибо они располагались на территории государства, с которым Франция формально не воевала.

Абд аль-Кадиру удалось невозможное: объединить раздробленные и часто враждовавшие между собой племена, вольные как ветер пустыни, в жесткую иерархическую структуру под лозунгом «Все для фронта, все для победы». Все ремесленные мастерские немедленно переключились на производство оружия: сабель, ружей и даже пушек, в приграничных с Марокко районах работали небольшие пороховые и литейные заводы.

Как лидер с широким кругозором, Абд аль-Кадир понимал, что для эффективной борьбы с колонизаторами партизанских набегов мало, нужна настоящая государственная машина, способная маневрировать ресурсами. А для этого одних заветов пророка Мухаммеда недостаточно, какая бы благодать от них ни исходила. Нужен ряд реформ: административных, гражданских, налоговых, военных. И он их провел! Позже именно в отступлении от канонов ислама Абд аль-Кадира обвинят некоторые влиятельные феодалы. И предадут его, осыпанные французским золотом…

Эмират Маскара оказался для французских войск крепким орешком. Абд аль-Кадиру удалось создать регулярную армию, спаянную сознательной дисциплиной и желанием защитить свой дом от чужаков. Внешний периметр обороны держался на небольших кавалерийских подразделениях, своего рода гибриде пограничников и разведчиков. Далее в дело вступали многочисленные отряды тяжелой кавалерии, изматывавшие французские войска постоянными наскоками. И лишь затем походные колонны французской пехоты выходили к поселениям, превращенным в опорные пункты с массой засад и ловушек. И это еще не все – легкие кавалерийские части постоянно «висели» на французских коммуникациях, максимально затрудняя доставку провианта и боеприпасов. А много ли навоюешь без воды и пищи посреди пустыни?

В ходе боев французские офицеры убедились, что войска повстанцев могут воевать не только в партизанском стиле, но и вполне по-европейски, в едином строю, с поддержкой артиллерии и многочисленных кавалерийских частей. Казалось бы, заряжай пушки картечью и пали по противнику! Но в том-то и состояла сложность – легионеры воевали без собственной артиллерии. Они применили тактическую новинку – вместо монолитного строя солдаты «рассыпались» на группы по несколько человек.

Стоит отметить, что строй представлял собой не только средство помучить новобранцев, но и весьма действенный способ повысить плотность огня: в те времена скорострельность оружия оставляла желать лучшего. Прежде чем выстрелить, пехотинцу надо было проделать почти десяток манипуляций с пулями, порохом и ударно-кремневым замком (до унитарных боеприпасов было еще далеко). Поэтому стрелки располагались несколькими шеренгами: выстрелив, шеренга опускалась на колено и перезаряжала ружья, следующие стреляли поверх передних линий. Так строй колонны позволял вести огонь частыми плотными залпами.

Легионеры, рассыпавшись на небольшие группы, заставляли противника рассредоточивать огонь и тем снижать его эффективность. Некоторые меткие стрелки делали на пулях надрезы, предвосхитив разрывные боеприпасы (знаменитые пули «дум-дум»): при попадании пуля разрывалась на части, нанося жертве страшные раны и гарантированно выводя ее из боя. Легионеры специально охотились за вражеским командным составом, резонно полагая, что войска без управления фактически теряют боеспособность.

Тактические новинки не только принесли успех Иностранному Легиону в одном бою, но и многому научили Абд аль-Кадира. Теперь он избегал генеральных сражений в европейском строю и сосредоточился на партизанских действиях. По большому счету, Легиону не с кем стало воевать: противник превратился в призрака, при малейшей опасности растворявшегося в бескрайних песках.

Переход к новой фазе войны заставил Легион перенести в Алжир учебные подразделения, дабы новобранцы с первых дней чувствовали собственной кожей ледяное дыхание настоящей опасности. Рядом с войной любой авантюрист, с которым не могла справиться родная юстиция, быстро становился исполнительным и старательным солдатом, не склонным к нарушениям дисциплины – любое из них могло стать последним в жизни. Итог не заставил себя ждать – очень скоро Иностранный Легион стал своего рода «гвардейским спецназом», предназначенным для не очень чистой работы. А ее находилось достаточно – реальная политика при внимательном рассмотрении часто не вызывает ничего, кроме рвотного рефлекса.

Наемники, все эти «псы войны», «дикие гуси» и «солдаты удачи» – далеко не французское изобретение. Иностранный Легион, окутанный флером романтики (и хорошо оплаченной самоотверженности), представляет собой типичный пример ландскнехтинга, адаптированного на манер швейцарской пехоты (известных с конца XIV века наемных частей, набранных из уроженцев Швейцарии). Национальный акцент заключался в том, что наемники становились частью регулярной армии метрополии на постоянной основе. Более того, сегодня именно подразделения Иностранного Легиона открывают парады в Париже как наиболее отличившиеся в боях (в том числе – и в подавлении Парижской коммуны).

Сама концепция Иностранного Легиона – порождение истинно французских особенностей: меркантилизма, с одной стороны, и склонности к гедонизму – с другой. В стране с всеобщей воинской обязанностью аборигены «служат» по рабочим дням, и не дай бог излишне ретивому генералу придет в голову послать французских солдат-«срочников» под реальные пули! Протесты «демократической» общественности на несколько лет вперед обеспечены: зачем? Ведь для этого есть легионеры-«гастарбайтеры», которым мы платим за то, чтобы они умирали в африканских пустынях и саваннах, азиатских джунглях, балканских горах во имя нашей спокойной жизни...

В XX веке наемники (один из них, Боб Денар, даже удостоился многочисленных упоминаний в романе Фредерика Форсайта «Псы войны») пережили свой, так сказать, звездный час, причем львиная доля грязной работы пришлась на Черный континент. Волна освободительных движений, мятежей, неотличимых от революций (и наоборот), поднявшаяся в 1960–70-х годах, породила даже такой бизнес, как частные армии (государственные французские не всегда и не везде успевали), воевавшие на любой платеже-способной стороне.

Этим бравым ребятам, многим из которых путь заказан даже в Иностранный Легион, наплевать, во имя каких идеалов их нанимают, главное – сумма прописью. При этом они отнюдь не горят желанием драться с равным противником. Их стихия – диверсии и карательные операции, когда на прицеле ошеломленный вероломным нападением солдат, беззащитный старик, плачущая женщина, ребенок, из которого может вырасти мститель… Легионеры-наемники могут выиграть бой, могут провести эффектную диверсию, но они никогда не смогут победить ни в одной войне, даже маленькой и очень локальной, даже опереточной. Потому что побеждают не те, кому больше платят, а те, на чьей стороне правда. Побеждают те, кто готов умереть во имя своей страны, своего народа, своих родных и близких.