Застрявшие за границей

Впервые термин «утечка мозгов» был использован британским Королевским обществом во время Второй мировой войны, хотя само по себе это явление существовало и ранее: например, еще в XVII веке в результате кровопролитных религиозных войн во Франции сотни тысяч гугенотов (многие из которых были хорошо образованными людьми) сбежали в протестантские страны. «Исход умов» случился и во время Великой французской революции, и в результате усиления нацистского режима, возрастания антисемитских настроений в Германии и Италии 1930-х годов. Целых два пика научной эмиграции пережила за последние сто лет и Россия. Гражданской войной смыло за рубеж, по разным оценкам, от двух до пяти миллионов противников коммунистического режима. Среди них было три будущих нобелевских лауреата (физик и химик Илья Пригожин, экономист Василий Леонтьев, писатель Иван Бунин), а также авиаконструкторы Игорь Сикорский и Александр Картвели, химики Георгий Кистяковский и Владимир Ипатьев и многие другие ученые и изобретатели, которые впоследствии успешно работали на благо приютивших их стран.

Второй массовый отток умов из России произошел после распада Советского Союза: согласно данным РАН, с 1989 по 2004 год из России навсегда уехали около 25 тысяч ученых, а еще 30 тысяч стали работать за рубежом по временным контрактам. При этом страну покинули три четверти ведущих математиков и половина ведущих физиков-теоретиков – таким образом, за 1990-е годы Россия лишилась приблизительно трети своего интеллектуального потенциала. Типичную историю тех лет рассказывает Наталья, сотрудник одного из ведущих американских университетов. «В 1996 году у нас с мужем – мы с ним биологи – просто не осталось возможности работать в России по специальности, наше финансовое положение было катастрофическим. Например, я официально работала на 0,001 ставки научного сотрудника (и тут нет ошибки с нулями!). Нам дали прекрасное образование, и было бы очень глупо, если не преступно, уйти работать в ларек или стать фарцовщиком, как это сделали некоторые наши однокурсники. Мы хотели развиваться профессионально, а потому уехали в США, в лабораторию, с которой сотрудничали еще в аспирантуре. Изначально мы ехали с мыслью, что переждем там тяжелые времена и вернемся с новым опытом и новыми идеями, но положение науки на родине только ухудшалось. Поэтому и наши дети, и мы, оставаясь русскими, продолжаем работать в Америке».

К сожалению, с подъемом экономики России в 2000-е научная эмиграция не прекратилась: по разным оценкам, в 2002–2010 годах в далекое зарубежье уехало около полутора тысяч докторов и кандидатов наук. Умы продолжают «утекать» из сферы космических технологий, прикладной и теоретической физики, компьютерных и тонких химических технологий, биохимии, микробиологии, генетики, математики, программирования, одним словом – практически из всех отраслей. Молодой картограф Анна четыре года живет в США: «Я приехала учиться в магистратуре, рассчитывая защитить диплом и вернуться в Россию. Однако после защиты местная компания в сфере геоинформационных систем пригласила меня на работу, и я согласилась. Планирую получать тут второе высшее образование, уже в сфере информатики. Образование в США хорошо тем, что учат здесь более предметно, ближе к реальности. Например, в российском университете нас зачем-то учили рисовать карты тушью и пером, но в то же время у нас совершенно не было информатики. А ведь вся современная картография связана с электронными системами. Иногда я думаю о возвращении в Россию, так как скучаю по семье, но в плане карьеры в США у меня, конечно, намного больше перспектив».

В Соединенных Штатах сейчас обосновалось около 70 % российской научной диаспоры (всего она включает 100–150 тысяч человек), остальные приняты в Германии, Великобритании, Франции, Швейцарии, Латинской Америке, Юго-Восточной Азии, Китае – наших ученых сегодня можно встретить в любой точке земного шара.

В ХХI веке характер научной эмиграции несколько изменился – уменьшилась доля тех, кто покидал страну, сжигая мосты, распродавая имущество и отказываясь от гражданства. Более обычным стал путь подписания временных контрактов, которые, тем не менее, часто приводят к получению вида на жительство, а затем и второго гражданства. При этом сохранение российского паспорта вовсе не обязательно означает, что уехавшие ученые планируют вернуться на родину, просто так легче поддерживать связь с родственниками.

Конечно, проблема высококвалифицированной миграции характерна не только для России. Биолог Костанса восемь лет назад уехала из Италии: «Мы приехали в Великобританию за новым опытом. Мой муж Альберто, физик, сразу нашел работу в университете, а я только через год – несмотря на университетский диплом, пришлось поработать даже лаборанткой… Английская культура научной работы сильно отличается от итальянской: тут меньше бюрократии, коррупции, выше финансирование. Нам здесь нравится, и возвращаться в Италию мы не хотим. А даже если и захотим, это будет крайне проблематично, так как за время отсутствия мы просто „выпали“ из итальянской науки. Если в Британии при приеме на работу в первую очередь обращают внимание на твой опыт и достижения, то в Италии важнее всего личные связи, которых у нас теперь нет».

Но чаще все же люди меняют Старый свет на Новый. По данным Министерства внутренней безопасности США, за последние четыре года в Штаты эмигрировало 364 тысячи европейцев, среди них 36 тысяч россиян. Что характерно – для стран благополучного Евросоюза цифры примерно такие же: из Великобритании в Америку уехало 57 тысяч человек, из Германии – 28 тысяч, из Польши – 26. Примерно треть отбывающих имеют степень бакалавра или выше, а 3,5 % – кандидаты наук…

Здесь стоит сказать об «утечке», которая не только не страшна, но и крайне полезна, поскольку стимулирует общение и сотрудничество научных школ и в целом «циркуляцию знаний». От эмиграции ученых следует отделять так называемую академическую мобильность, которая подразумевается глобальным характером современной науки. Часто можно слышать, что она «не имеет национальности», а в новостях нередки сообщения об открытиях, сделанных коллективом ученых, – при этом объединяет их только высокая цель и руководитель группы, а вообще-то они не только из разных институтов, но даже из разных стран. (Просто в одной стране удобнее готовить образцы, а в другой – наилучшее оборудование для эксперимента.) Помимо конкретной пользы, выраженной в результатах, у такой работы еще один плюс: она позволяет воспринимать международный опыт, что очень важно для модернизации науки в целом.

Еще один вариант легко реализуется и даже поощряется во многих зарубежных вузах. Аспирант, откорпев свое над диссертацией, отправляется в другую страну, работает в иноземном университете 2–3 года на ставке постдока и возвращается в альма-матер с выросшей квалификацией, потяжелевшим багажом знаний и ценными связями – то есть в самой нужной кондиции для плодотворного труда над будущими сенсациями.

«Вредную» миграцию от «полезной», таким образом, отличает направление: когда процесс не является односторонним, а предполагает обмен, он становится приятным для всех участвующих сторон: выигрывает мигрант, получая знания и опыт, выигрывают и страны, в которых он все это применяет. Это и есть циркулярная миграция, о которой, если задуматься, мечтает почти каждый из нас в промежутке между глубоким детством и трудовой молодостью: здесь поучился, там поработал, приехал домой (если смысл есть).

Несмотря на привлекательность и доступность подобных вариантов, эмиграция умов в США уже успела стать больной мозолью для Европы, причиной политических споров. Многие «блудные сыны» возвращаются, не прельстившись американскими ценностями, но наиболее квалифицированные кадры, в том числе и научные, зачастую предпочитают остаться за океаном. И соблазняет их не только щедрое финансирование и доступ к венчурному капиталу (для внедрения результатов исследований в практику), но и большая свобода для научной работы – незаурядность всегда ищет простора.

27-летний педагог Ксения, которой на родине пришлось бы сражаться за количество часов в средней школе, получила в США профессию, которой в принципе не существует у нас в стране: «Кто бы мог подумать, что, будучи студентом педуниверситета в России, можно поступить в магистратуру в США, да еще и выучиться на специалиста по обучению одаренных и сверходаренных детей. Преподаватели в родном вузе предложили мне сдать экзамены, и я набрала необходимый балл. В итоге год назад я защитила в США диплом и без проблем устроилась на работу в местную школу. Тут в каждой школе должен быть как минимум один специалист моего профиля, так что профессия у меня востребованная. Думаю, что через пару лет практики я снова вернусь в науку, но уезжать обратно в Россию пока не планирую – вряд ли я там найду такую же интересную и хорошо оплачиваемую работу.

Чтобы уменьшить отток специалистов, Евросоюз в 2000 году попытался увеличить финансирование науки: за десять лет каждый член объединения должен был выделить для нее трехпроцентный кусочек из своего «пирога» ВВП. Если верить Всемирному банку, этой цифры к 2011 году достигли только Дания, Швеция и Финляндия. Для сравнения, показатель Израиля – 4,3 %, США – 2,8 %. Россия (с затратами в 1,1 %) в последние годы тоже пытается зазвать своих ученых домой – например, проект «Сколково» был запущен из этих соображений. Но не все из таких попыток можно назвать «предложением, от которого невозможно отказаться»… Рассказывает Леонид – биолог, который шесть лет работает в Великобритании: «Я поехал за границу позже всех моих коллег, в первый раз – на три года, чтобы научиться работать по западным стандартам. Тогда казалось, что проблемы в российской науке, наконец, начинают исправляться. Но я ошибся. Я и несколько моих коллег, тоже кандидаты наук, предприняли попытки вернуться, но нам не смогли предложить ничего лучше, чем работать лаборантами или учителями в школах. И все из-за отсутствия ставок в институтах: руководство неохотно увольняет сотрудников пенсионного возраста, чтобы не обрекать их на полную нищету, даже если они практически не работают. Заведующие лабораториями жаловались, что не могут взять на работу даже своих студентов и аспирантов, и молодежь должна либо уходить из науки, либо уезжать…»

Беспристрастная статистика подтверждает, что надежды нашей страны на массовую «научную репатриацию» пока не оправдались. Не в том ли загвоздка, что за границу людей гонит не жажда материальных благ, а простое желание продуктивно заниматься любимым делом? И имеет ли смысл подсчитывать, сколько денег страна потеряла из-за того, что открытие «уплыло» за рубеж, если на родине оно, скорее всего, просто не могло бы состояться?