текст
Отклонение. Часть первая
Первая часть научно-фантастического рассказа.
Иллюстрации: Сергей Пономарев
Немногие догадались бы об уникальности «Малютки Энни» с первого взгляда. Большая часть аппаратуры была скрыта внутри двухметрового ложа с овальным углублением. Приподнятое изголовье соединялось с рабочим местом оператора. В углублении неподвижно лежал человек лет шестидесяти пяти – семидесяти. Он был обнажен по пояс и опутан целой сетью проводов и прозрачных трубок. Провода заканчивались датчиками-присосками и вживленными в кожу пациента электродами, по трубкам подавались сложные растворы.
– И увидел свет. Я знал, что сознание вот-вот должно к нему вернуться, но такой бурной реакции не ожидал. Честно говоря, в первый момент она сбила меня с толку.
– Значит, этот безумный крик – из-за какой-то несчастной лампочки? Надо же… А как вы догадались?
Квартира профессора Уигтона
Рэй Уигтон подошел к окну и остановился, обхватив руками плечи.
Эбингер удивленно поднял брови и поставил бокал на место.
Уигтон покачал головой.
– Думать, Грег, думать. В сущности, дышать и думать – для меня одно и то же. Я жив, пока под этой черепной коробкой рождаются мысли. Стоит врачам оторвать меня от работы – и я превращусь в обыкновенную брюзжащую развалину. Это будет конец. Конец еще до физической смерти. – Уигтон сжал кулаки. Его костистое лицо напряглось. – Помоги мне. Помоги, Грег! – Он покачнулся.
– Представляю, Рэй.
– Ничего ты не представляешь! Для этого надо быть физиком, и не простым, а одержимым. Теория единого поля – тот орешек, о который обломали зубы величайшие умы. Сам Эйнштейн посвятил ей последние годы жизни, но так и не смог добиться успеха. А я смогу! Предварительная работа уже проделана, остался последний решительный рывок, мозговой штурм! Ты меня понимаешь?
– Не волнуйся так. – Эбингер сделал небольшой глоток. – Понимаю, и очень хорошо. Помню, решал одну заковыристую проблему в трансплантологии. Такие светила отступились! А я не сдался – и утер всем нос. Это трудно с чем-то сравнить, но, кажется, был момент, когда сам себе казался богом!.. – Он помолчал. – Ты считаешь, что я могу тебе помочь. Чем же?
– Я слышал, Грег, что ты… Что твоя машина готова. Я имею в виду «Малютку Энни».
– Именно! С тридцати и, пожалуй, до сорока пяти – это были фантастические годы. Удавалось абсолютно все, устои науки трещали, где бы я ни начинал их крушить. Новые мысли кипели в моем котелке так часто, что развивать каждую не хватало времени. И я щедро подбрасывал некоторые свои идеи коллегам – знал, что всемирная слава мне и так обеспечена. Какое было время! – Уигтон вздохнул. – А теперь… Котелок почти остыл. Мне приходится порой тратить годы на проблему, с которой раньше разделался бы за несколько месяцев. Если бы я начал свою главную работу тогда… – Он помолчал. – Слушай, Грег, твоя «Малютка» должна возвратить мне эти годы.
У Эбингера вытянулось лицо.
– Знаю, Грег. Но меня интересует лишь то ее свойство, которое я назвал. Пусть «Малютка» воскресит прошлое! Я должен повторно пережить тот интеллектуальный расцвет. Плевать на мои старые потроха – с ними уже ничего не поделаешь. Но мозг… Надо, чтобы он соображал, как у тридцати-тридцатипятилетнего человека. Сделай это!
Эбингер долго разглядывал недопитый бокал.
– Ну что ж. – Эбингер поднялся. – Испытывать «Малютку» осталось недолго – месяца полтора. И если все пройдет успешно… Ты станешь первым ее пациентом, Рэй!
Медицинский центр имени Дональда Уэрта
– Проклятье! – вырвалось у Коуни.
– В чем дело? Что слу… – Эбингер не закончил фразу. Он уже увидел светящуюся на экране колонку цифр. – Отклонение! Неужели машина ошиблась?
– Так и есть, черт возьми! – Коуни был, казалось, зол на весь свет. – Целый день пошел насмарку!
– А как пациент?
– Да что ему сделается? Полеживает себе, а ты тут возись!
– Прекратите брюзжать, Коуни. Займитесь лучше своим делом, – непривычно резко произнес Эбингер. Его начали выводить из себя манеры ассистента.
Конечно, они надеялись, что все пройдет гладко. Но чего только не бывает в первый раз! Машина отклонилась от заданных параметров. Ее нейрощупы забрались слишком далеко в память Уигтона, вскрыли ее глубинный пласт. В то время Рэю еще не было и двадцати – каких-нибудь восемнадцать-девятнадцать. Это позже о нем заговорит весь мир, а пока он – обыкновенный, ничем не примечательный студент…
Послав ассистента проверить вспомогательные приборы в соседней комнате, профессор сел на его место. Так и есть: Уигтон «впал в юность». Сейчас он выкарабкивается из небытия, пытается осмыслить новую реальность, не догадываясь, насколько она призрачна.
Эбингер вспомнил тот, полуторамесячной давности, разговор, и у него сжалось сердце. Что сейчас чувствует Рэй? Какие воспоминания вызвала «Малютка»? Радостные? А может, трагические? Говорят, что врачам дозволено все: перед ними обнажают и тело, и душу, открывают тайны, которыми не поделились бы ни с кем другим. Но копаться в памяти, выискивать то, что она благоразумно решила похоронить? Стоило ли соглашаться на это?
Часть I
5 апреля
Медицинский центр имени Дональда Уэрта
Пространство наполнено мириадами треугольных теней. Они безостановочно пляшут в воздухе, вьются, напоминая гигантский рой мошкары. Порхание маленьких серых призраков непрерывно ускоряется. Тени смазываются, расплываются, образуя огромное бесформенное облако. Оно начинает клубиться и через несколько мгновений словно вскипает. В нем образуются угольно-черные сгустки, которые беспорядочно мечутся, втягиваясь в неистовый танец частичек серого варева. Сгустков становится все больше. Они растут, выпуская уродливые отростки, сливаются друг с другом, и, наконец, воцаряется абсолютный мрак, словно весь мир проваливается в бездонный колодец…Немногие догадались бы об уникальности «Малютки Энни» с первого взгляда. Большая часть аппаратуры была скрыта внутри двухметрового ложа с овальным углублением. Приподнятое изголовье соединялось с рабочим местом оператора. В углублении неподвижно лежал человек лет шестидесяти пяти – семидесяти. Он был обнажен по пояс и опутан целой сетью проводов и прозрачных трубок. Провода заканчивались датчиками-присосками и вживленными в кожу пациента электродами, по трубкам подавались сложные растворы.
– Хотел бы я знать, что он сейчас чувствует, – задумчиво произнес Эбингер.
– Неужели вам это интересно, профессор? – отозвался Коуни, не отрывая взгляд от самого большого экрана. – Да ничего он не чувствует. Ни-че-го! Его мозгом полностью заправляет «Малютка», и это продлится еще минут шесть. Знаете, профессор, я предпочел бы узнать, что творится в вашей голове. Ведь вы на грани величайшего успеха, не так ли?
Профессор Эбингер промолчал. Он недолюбливал своего ассистента. Коуни был отличным специалистом, но как человек оставлял желать лучшего.
В чернильной тьме возникает слабый проблеск, крошечное пятнышко призрачного света. Еще одно… Еще… Пятнышек уже много. Соединяясь, они образуют большой круг с размытыми краями. Тьма постепенно расступается. Центр круга светится все ярче, как будто струящееся откуда-то извне сияние, пробиваясь через множество полупрозрачных перегородок, растворяет их одну за другой. И вдруг невидимая рука резким движением сметает оставшиеся перегородки. Нестерпимая световая вспышка!
– А-а-а! – Человек, опутанный сетью проводов, корчится, мотает головой, вжимается всем телом в ложе, пытаясь спастись от беспощадных лучей. Но почему-то не догадывается или просто не в состоянии сделать самое простое – закрыть глаза.
Вопль пациента заставил Эбингера вскочить. Какое-то время профессор лихорадочно соображал, что произошло, затем кинулся к выключателю. Комната погрузилась в темноту, и крик оборвался, словно захлебнувшись.
– Что случилось, профессор? – Эбингер услышал, как ассистент на ощупь пробирается к нему через нагромождения приборов.
– Он пробудился и открыл глаза.
– Ну и что?– Что случилось, профессор? – Эбингер услышал, как ассистент на ощупь пробирается к нему через нагромождения приборов.
– Он пробудился и открыл глаза.
– И увидел свет. Я знал, что сознание вот-вот должно к нему вернуться, но такой бурной реакции не ожидал. Честно говоря, в первый момент она сбила меня с толку.
– Значит, этот безумный крик – из-за какой-то несчастной лампочки? Надо же… А как вы догадались?
– Сам не знаю. Какое-то озарение. Наверное, просто поставил себя на его место. Я содрогнулся, когда понял, что после полного мрака лампочка должна его просто ослепить. Показаться каким-то огненным чудовищем…
Коуни хмыкнул.
– Вы слишком впечатлительны, профессор. Ну хорошо, сейчас я сделаю ему повязку на глаза, и можно будет включить свет.
17 февраляКоуни хмыкнул.
– Вы слишком впечатлительны, профессор. Ну хорошо, сейчас я сделаю ему повязку на глаза, и можно будет включить свет.
Квартира профессора Уигтона
Рэй Уигтон подошел к окну и остановился, обхватив руками плечи.
– Грег, – глухо произнес он, – позавчера я был у врача.
Эбингер взял бокал и пригубил вино. Восхитительно! Да, его друг знал толк в благородных напитках. Хотя теперь был вынужден держать их только для гостей…
– Что же он тебе сказал?
Эбингер взял бокал и пригубил вино. Восхитительно! Да, его друг знал толк в благородных напитках. Хотя теперь был вынужден держать их только для гостей…
– Ничего хорошего. Посоветовал лечь на детальное обследование.
Эбингер вновь поднял бокал и залюбовался игрой солнечных бликов в янтарной жидкости.
– В чем же дело? Мой центр всегда к твоим услугам. Может, где-то и есть лучшие условия, но я сомневаюсь. Персонал отборный, оборудование – фантастика. Мой обычный клиент – это средних размеров денежный мешок. Так вот, тебя я помещу в палату для «тяжеловесов». Такого комфорта, как там, простые смертные и во сне не видели!
– Это бессмысленно.Эбингер вновь поднял бокал и залюбовался игрой солнечных бликов в янтарной жидкости.
– В чем же дело? Мой центр всегда к твоим услугам. Может, где-то и есть лучшие условия, но я сомневаюсь. Персонал отборный, оборудование – фантастика. Мой обычный клиент – это средних размеров денежный мешок. Так вот, тебя я помещу в палату для «тяжеловесов». Такого комфорта, как там, простые смертные и во сне не видели!
Эбингер удивленно поднял брови и поставил бокал на место.
– Почему?
– Слушай, Грег, – Уигтон обернулся, – давай не будем обманывать друг друга. Мы оба пожилые люди, и ты отлично знаешь, чем я болен. Потому-то и наслаждаешься вином в одиночестве. А я… С годами у меня вырабатывалась ненависть к медицине. Сначала врачи запретили мне курить. Потом – пить. Наконец посадили на тошнотворную диету. Я опасаюсь, что скоро они лишат меня самого главного.
Эбингер нахмурился.
– Что же тебе еще могут запретить? – спросил он. – Дышать?– Слушай, Грег, – Уигтон обернулся, – давай не будем обманывать друг друга. Мы оба пожилые люди, и ты отлично знаешь, чем я болен. Потому-то и наслаждаешься вином в одиночестве. А я… С годами у меня вырабатывалась ненависть к медицине. Сначала врачи запретили мне курить. Потом – пить. Наконец посадили на тошнотворную диету. Я опасаюсь, что скоро они лишат меня самого главного.
Эбингер нахмурился.
Уигтон покачал головой.
– Думать, Грег, думать. В сущности, дышать и думать – для меня одно и то же. Я жив, пока под этой черепной коробкой рождаются мысли. Стоит врачам оторвать меня от работы – и я превращусь в обыкновенную брюзжащую развалину. Это будет конец. Конец еще до физической смерти. – Уигтон сжал кулаки. Его костистое лицо напряглось. – Помоги мне. Помоги, Грег! – Он покачнулся.
Эбингер вскочил.
– Что с тобой, Рэй?
– Что с тобой, Рэй?
– Ничего. – Уигтон овладел собой. – Садись. Я пригласил тебя не затем, чтобы скулить, как околевающий пес, жалуясь на старость и болезнь. Ты действительно можешь мне помочь.
Уигтон подвинул кресло и сел. Какое-то время он, словно видел в первый раз, разглядывал свои руки – мелко трясущиеся, с морщинистой кожей и набухшими венами. Затем поднял голову.
– Вот что, Грег. Я немало походил по врачам и знаю, что протяну еще год-полтора, в лучшем случае – два. Но от работы меня могут отлучить уже вот-вот. И, скорее всего, навсегда. А ты знаешь, что для меня значит бросить ее?– Представляю, Рэй.
– Ничего ты не представляешь! Для этого надо быть физиком, и не простым, а одержимым. Теория единого поля – тот орешек, о который обломали зубы величайшие умы. Сам Эйнштейн посвятил ей последние годы жизни, но так и не смог добиться успеха. А я смогу! Предварительная работа уже проделана, остался последний решительный рывок, мозговой штурм! Ты меня понимаешь?
– Не волнуйся так. – Эбингер сделал небольшой глоток. – Понимаю, и очень хорошо. Помню, решал одну заковыристую проблему в трансплантологии. Такие светила отступились! А я не сдался – и утер всем нос. Это трудно с чем-то сравнить, но, кажется, был момент, когда сам себе казался богом!.. – Он помолчал. – Ты считаешь, что я могу тебе помочь. Чем же?
– Я слышал, Грег, что ты… Что твоя машина готова. Я имею в виду «Малютку Энни».
Эбингер поставил бокал – так резко, что несколько капель выплеснулись на столик.
– Черт побери, Рэй! Да, готова, но… Откуда ты знаешь о ней? Я преднамеренно избегал шумихи – знаешь ведь, как она вредит делу. Твердо решил никому ничего не сообщать до конца испытаний. Никому, даже близким людям!
– Черт побери, Рэй! Да, готова, но… Откуда ты знаешь о ней? Я преднамеренно избегал шумихи – знаешь ведь, как она вредит делу. Твердо решил никому ничего не сообщать до конца испытаний. Никому, даже близким людям!
Уигтон усмехнулся.
– Похвальная предосторожность, я бы и сам так поступил. Но кое-что, как видишь, просочилось. И раз уж это произошло… Грег, ты помнишь, сколько мне было лет, когда я опубликовал ту нашумевшую статью о природе слабых взаимодействий?
– Кажется, тридцать два…– Похвальная предосторожность, я бы и сам так поступил. Но кое-что, как видишь, просочилось. И раз уж это произошло… Грег, ты помнишь, сколько мне было лет, когда я опубликовал ту нашумевшую статью о природе слабых взаимодействий?
– Именно! С тридцати и, пожалуй, до сорока пяти – это были фантастические годы. Удавалось абсолютно все, устои науки трещали, где бы я ни начинал их крушить. Новые мысли кипели в моем котелке так часто, что развивать каждую не хватало времени. И я щедро подбрасывал некоторые свои идеи коллегам – знал, что всемирная слава мне и так обеспечена. Какое было время! – Уигтон вздохнул. – А теперь… Котелок почти остыл. Мне приходится порой тратить годы на проблему, с которой раньше разделался бы за несколько месяцев. Если бы я начал свою главную работу тогда… – Он помолчал. – Слушай, Грег, твоя «Малютка» должна возвратить мне эти годы.
У Эбингера вытянулось лицо.
– Возвратить эти годы?.. Слушай, Рэй, ты слишком упрощенно понимаешь принцип работы моей машины. Она не…
– Грег! – перебил его Уигтон. – Сейчас объясню. Разумеется, твоя «Малютка» – не машина времени. Но у нее, насколько я понял, есть одно замечательное свойство. Она может, пробиваясь сквозь пласты памяти, добраться до нужного – того, которого захочет пациент. И он не только вспомнит то, что происходило с ним в далеком прошлом, но и вернет себе интеллектуальный уровень тех лет. Я ничего не напутал?
– Да, в общем-то, нет… Но, Рэй, ведь смысл работы машины вовсе не в этом. Можно, конечно, купить компьютер, чтобы с его помощью решать примеры на сложение и вычитание. Только зачем? Вот и «Малютка» создавалась под совершенно иные задачи. Ее назначение в том, чтобы излечивать тяжелейшие психические заболевания!– Грег! – перебил его Уигтон. – Сейчас объясню. Разумеется, твоя «Малютка» – не машина времени. Но у нее, насколько я понял, есть одно замечательное свойство. Она может, пробиваясь сквозь пласты памяти, добраться до нужного – того, которого захочет пациент. И он не только вспомнит то, что происходило с ним в далеком прошлом, но и вернет себе интеллектуальный уровень тех лет. Я ничего не напутал?
– Знаю, Грег. Но меня интересует лишь то ее свойство, которое я назвал. Пусть «Малютка» воскресит прошлое! Я должен повторно пережить тот интеллектуальный расцвет. Плевать на мои старые потроха – с ними уже ничего не поделаешь. Но мозг… Надо, чтобы он соображал, как у тридцати-тридцатипятилетнего человека. Сделай это!
Эбингер долго разглядывал недопитый бокал.
– Хорошо, Рэй, – наконец ответил он. – Тебе я отказать не могу. Но хочу предупредить. Видишь ли, «Малютка» может пробудить в твоем мозгу любые воспоминания. В том числе и крайне неприятные. Те, которые ты считаешь полностью погребенными. Не боишься?
– Пусть, Грег! – Уигтон упрямо тряхнул головой. – Я согласен на все.– Ну что ж. – Эбингер поднялся. – Испытывать «Малютку» осталось недолго – месяца полтора. И если все пройдет успешно… Ты станешь первым ее пациентом, Рэй!
Медицинский центр имени Дональда Уэрта
– Проклятье! – вырвалось у Коуни.
– В чем дело? Что слу… – Эбингер не закончил фразу. Он уже увидел светящуюся на экране колонку цифр. – Отклонение! Неужели машина ошиблась?
– Так и есть, черт возьми! – Коуни был, казалось, зол на весь свет. – Целый день пошел насмарку!
– А как пациент?
– Да что ему сделается? Полеживает себе, а ты тут возись!
– Прекратите брюзжать, Коуни. Займитесь лучше своим делом, – непривычно резко произнес Эбингер. Его начали выводить из себя манеры ассистента.
Конечно, они надеялись, что все пройдет гладко. Но чего только не бывает в первый раз! Машина отклонилась от заданных параметров. Ее нейрощупы забрались слишком далеко в память Уигтона, вскрыли ее глубинный пласт. В то время Рэю еще не было и двадцати – каких-нибудь восемнадцать-девятнадцать. Это позже о нем заговорит весь мир, а пока он – обыкновенный, ничем не примечательный студент…
Послав ассистента проверить вспомогательные приборы в соседней комнате, профессор сел на его место. Так и есть: Уигтон «впал в юность». Сейчас он выкарабкивается из небытия, пытается осмыслить новую реальность, не догадываясь, насколько она призрачна.
Эбингер вспомнил тот, полуторамесячной давности, разговор, и у него сжалось сердце. Что сейчас чувствует Рэй? Какие воспоминания вызвала «Малютка»? Радостные? А может, трагические? Говорят, что врачам дозволено все: перед ними обнажают и тело, и душу, открывают тайны, которыми не поделились бы ни с кем другим. Но копаться в памяти, выискивать то, что она благоразумно решила похоронить? Стоило ли соглашаться на это?
Он задумался. Ошибка машины, конечно, не фатальна, но… Похоже, Коуни ворчал не зря: день действительно пропал впустую. Хотя… Кажется, кое-что еще можно сделать. Если из режима «гамма» перейти в «дельту», машина нащупает другой слой памяти – лет на десять позже этого. Интересная возможность, надо бы обдумать…
Еще раз взглянув на спокойное, безучастное лицо своего друга, Эбингер начал снимать показания многочисленных датчиков.
Свет исчезает, но мрак – всепоглощающий, первозданный мрак – не восстанавливается. В пространстве медленно плавают пульсирующие, подобно живым организмам, красочные пятна. Между ними суетливо носятся маленькие искрящиеся крапинки. Пятна соприкасаются друг с другом, образуя фантастические цветовые сочетания, дробятся, вытягиваются длинными разводами. И наконец сливаются в одно необъятное лучезарное пятно. Оно играет бликами, как радужная пленка на поверхности воды.
Еще раз взглянув на спокойное, безучастное лицо своего друга, Эбингер начал снимать показания многочисленных датчиков.
Маслянистая пленка на воде… Это первый осмысленный образ, возникающий у человека на пластиковом ложе. Он пытается вспомнить еще что-нибудь, но безуспешно. Перед глазами все та же картина. Неужели ничего не изменится? Возможно ли, чтобы весь мир состоял из этого переливчатого мерцания?
Собирая воедино разрозненные крупицы пробуждающейся памяти, человек мучительно ищет ответа. И вдруг из-за радужной завесы на него обрушивается нарастающий, как лавина, поток образов, понятий, сравнений. Сознание возвращается и начинает вершить свою титаническую работу, составляя из множества отрывочных, меняющихся, как в гигантском калейдоскопе, эпизодов одну-единственную цельную, правдивую картину. Лишние, нарушающие эту картину детали отступают на задний план, блекнут, исчезают. То, что остается, – это жизнь. Не подобие ее, не последовательность кадров, сделанных искусным оператором, – жизнь! Настоящая, полноценная. Помолодевший Рэй Уигтон вступает в нее, готовый заново пережить одно из ее прекраснейших, вечных, как она сама, таинств.
Продолжение следует.Собирая воедино разрозненные крупицы пробуждающейся памяти, человек мучительно ищет ответа. И вдруг из-за радужной завесы на него обрушивается нарастающий, как лавина, поток образов, понятий, сравнений. Сознание возвращается и начинает вершить свою титаническую работу, составляя из множества отрывочных, меняющихся, как в гигантском калейдоскопе, эпизодов одну-единственную цельную, правдивую картину. Лишние, нарушающие эту картину детали отступают на задний план, блекнут, исчезают. То, что остается, – это жизнь. Не подобие ее, не последовательность кадров, сделанных искусным оператором, – жизнь! Настоящая, полноценная. Помолодевший Рэй Уигтон вступает в нее, готовый заново пережить одно из ее прекраснейших, вечных, как она сама, таинств.
Общество
Владимир Марышев
Машины и Механизмы
Всего 0 комментариев
Шестьдесят лет космической эволюции
Homo дальних странствий: как древние люди покоряли океан
К-тестер. Часть вторая
Отклонение. Часть вторая
