Бремя аутентизма

     Как следствие – то, что Мартин Хайдеггер называл псевдо-бытием: полное забвение прошлого, отсутствие предощущения будущего при тотальной неосмысленности настоящего. То есть мы, по сути, не мыслим, не видим и не чувствуем смысла в собственном бытии, подменяя его (смысл) конгломератом псевдо-ценностей, формирующих феномен постиндустриального (постисторического) общества – общества потребления.

Такое положение вещей чревато одним – выпадением из исторического контекста, которое будет настолько фатальным, что может лишить будущего. И это – не метафора, а явь, поскольку внеконтекстуальность и неосознаваемость лишает, прежде всего, ответственности – попросту отменяя ее за ненадобностью. А состояние безответственности, в свою очередь, порождает печальную идеологию типа «после нас хоть потоп», исходя из которой возможно все, вплоть до тотального самоуничтожения.

Разумеется, ситуация эта возникла не сейчас, и выйти из нее в один момент невозможно. Но чтобы сделать первый шаг, нужно разобраться в ее причинах, выявить корни сегодняшнего без-мыслия. А для этого необходим небольшой исторический экскурс.

Грани контекстов все чаще размываются

История как наука существует со времен Древней Эллады. Отец истории Геродот, творивший в VI веке до н. э., просто рассказывал сказки да байки, но уже Фукидид (V–IV века до н. э.) вполне претендует на роль ученого-историка. В Риме история продвинулась дальше: уже Саллюстий, а за ним Корнелий Тацит не просто фиксируют факты, но и вводят некий анализ. Но с падением Рима начинается забвение истории – христианство, возвеличивая Бога живого, отрицает всех прочих богов – в том числе и семейных. Греко-римская история, чьей основой был культ обожествляемых предков, в христианской доктрине теряет всякий смысл. Реальная история уступает место истории священной – Библии и (до определенного времени) апокрифическим текстам, а также, с появлением мучеников за веру и святых, – их житиями, которые отнюдь не похожи на исторические биографии героев – даже такие полумифические, как «Сравнительные жизнеописания» Плутарха.

Раннее христианство, отрицавшее культ прошлого и игнорировавшее настоящее как несущественное, было целиком обращено в будущее – в скорое второе пришествие, Апокалипсис и Страшный Суд. В преддверии таких серьезных событий, и правда, как-то нелепо думать о былом, копаться в пыли «затерянных хартий», вспоминать покойных политиков, военачальников и художников (которые к тому же были язычниками, а не христианами). Да и настоящее оказывается не слишком важным – суета сует, не более. В результате период раннего христианства являет собой первую «скудную эпоху» (термин Хайдеггера) – время тотального забвения и без-мыслия, время псевдо-бытия. То есть ситуацию, в чем-то схожую с нынешней – разумеется, с иными идеологическими основами. Результат той эпохи известен: Апокалипсис так и не случился, зато случилось многое другое: пала некогда могучая Западная Римская империя, вместе со всем накопленным за века культурным багажом. С пышных строений сдирали мраморную облицовку, чтобы построить церкви-времянки для ожидания Страшного Суда, свитками пергамента и папируса топили печи, статуи разбивали или переплавляли, а по некогда роскошным улицам Вечного города бродили стаи бездомных собак…

По счастью, отнюдь не все культурные достижения античности превратились в прах. Понемногу европейские народы приходили в себя, правда, на первых порах – благодаря арабам, сохранившим бесценные памятники античной письменности.

Сегодня смысл бытия подменяется конгломератом псевдоценностей 

Однако первые реальные проблески исторического сознания в Европе наметились лишь в самом конце Средневековья – на рубеже XIII–IVX веков, и связаны они были с деятельностью титанов – сначала Данте, затем Петраки и многих других, вплоть до философа Марсилио Фичино. Их деятельность открыла эпоху, позднее названную Возрождением – возрождением самосознания, осмысления мира и себя в нем, ощущения причастности к истории, которая воспринималась (впервые с античных времен) как непрерывная цепь разнозначных событий.

Разумеется, Ренессанс и ренессансное мышление – это еще не историческое мышление в полной мере. История здесь только рождается заново, точнее, возрождается, причем имеет не научный, а скорее мифологический антураж. Тем не менее, интерес к античности, хоть и не приводя к реконструкции античного сознания, все же пытается реконструировать материальные артефакты того времени: к откопанным из-под слоев почвы обломкам статуй приделывают недостающие детали, их активно копируют, а самые талантливые (например, Микеланджело) еще и импровизируют.

Но в дело вновь вмешивается религия – в виде Реформации, снова ввергающей мир в бездну беспамятства, апеллирующей исключительно к «здесь и сейчас», что приводит к целому столетию изуверских религиозных войн, прокатившихся по всей Европе – от Германии и Нидерландов до Франции (одна Варфоломеевская ночь чего стоит!) и Англии. Контрреформация, центрами которой становятся Италия и Испания, несмотря на крайний социально-политический (и, в конечном счете, экономический) консерватизм, имеет, как минимум, одно неоспоримое преимущество и заслугу перед человечеством: она снова обращается к истории, снова заставляет не просто думать, а осмыслять! В этот период (конец XV–XVI вв.) именно итальянское и испанское искусство переживает свой Золотой век. Недаром именно орден Иисуса (иезуиты – основная сила контрреформации) становится хранителем и пропагандистом культуры: это в иезуитских монастырях собирают и копируют древние рукописи, это иезуиты коллекционируют античные статуи, это они покровительствуют выдающимся художникам. И, наконец, именно в среде ученых иезуитов формируются основы истинно исторического мышления, которому суждено будет созреть только к концу XVIII – началу XIX в.

Собственно, этому феномену, который можно с полным правом назвать эпохой историзма, предшествовал еще один момент беспамятства – развеселый «галантный век», сравнительно короткий период глобальной эпохи Просвещения, которую также можно назвать апогеем гуманизма. В это время мысль вновь оказалась привязанной к сиюминутности, а чувство преемственности, без которого невозможна самоидентификация (как индивида, так и целого народа), было предано забвению. «Галантный век» – разгул и распутство не только физическое (недаром именно в это время жил и творил маркиз де Сад), но и духовное. История отрицается, причем отнюдь не декларативно – на словах-то все в порядке – а сущностно. Странные костюмы, пышные парики, регулярные парки, архитектура и живопись барокко и рококо (нельзя даже представить более антиисторической стилистики), насилие над природой во всех проявлениях… Буквально все в эту эпоху «работает» на отрицание истории как процесса, на обессмысливание реального мира и построение мира идеального, искусственного, обернувшееся, впрочем, тотальным крахом – Великой революцией 1789 г., ордами Бонапарта, прокатившимися по всей Европе, тезисом Канта о том, что «человек изначально зол» – в общем, абсолютной дискредитацией доктрины гуманизма.

Необходимость отрешиться от повседневности остро чувствуют художники 

Реакцией на эти безобразия и стало рождение историзма. Первоначально это произошло в недрах немецкой классической философии – в трудах Шеллинга и Гегеля (кстати, автора первой философии истории). Любопытно: с развитием исторического сознания формируется и сознание национальное – начинается не просто эпоха тотального историзма, но еще и эпоха построения национальных государств. И тут важно понять одну вещь: до этого времени (первая четверть XIX в.) не было понятия нации и, соответственно, национального государства, как не было подлинного понимания истории – ведь последняя не может быть абстрактной, она всегда национально ориентирована (так было и в Древней Греции, и в Римской империи). Именно в русле национальной идеологии формируется все то, что можно назвать национально-историческим бэкграундом. Практически любая народность, претендующая на звание нации (а для последней характерно единство территории, языка, истории и культуры, плюс – претензии на автономность, то есть на наличие собственного независимого государства), спешно создает свою историю, точнее, ее материальную основу. Шотландцы придумывают килт и тартан (определенная расцветка у каждого клана), германцы перелицовывают под себя скандинавские мифы Эдды (апофеоз этой перелицовки – знаменитая тетралогия Вагнера «Кольцо нибелунга»), в России активно насаждается странный архитектурный стиль – смесь северо-итальянской готики и византизма (Большой Кремлевский дворец, храм Христа-Спасителя) и т. д. В результате эпоха историзма, вместо того чтобы реально осмысливать прошлое и, связывая его с настоящим, осознанно продвигаться в будущее, наводняет мир подделками, выдаваемыми за подлинные исторические артефакты. И вновь осмысление подменяется мифотворчеством – пагубная практика, в итоге приведшая к гипернациональной идеологии Третьего Рейха.

Сегодняшняя ситуация забвения своим появлением обязана печальным урокам Второй мировой войны, ибо мы до сих пор не переварили этот опыт. К сожалению, это понятно далеко не всем – тут и там, в «благополучной» Европе и на руинах СССР то и дело поднимают голову ультранациональные силы. И их появление – тоже следствие безмыслия и забвения.

Есть ли выход из этой ситуации? Путь, который бы вывел из беспамятства, но не привел в бездну национализма? Он существует, но лежит в строго индивидуальной сфере, в желании каждого отдельно взятого человека остановиться, на какое-то время отрешиться от повседневной суеты и задуматься о мире, почувствовать себя не просто его частицей, но необходимым звеном на пути из прошлого (хотя бы на уровне личной истории), через настоящее, в будущее – осознанное и целеполагающее.