Тертое советское счастье

«Хэв ю энифинг фор сэйл?» – с этой фразой к иноземным гражданам у гостиниц приставали проворные юнцы, выпрашивающие что-либо на продажу. От этого «фор-сэйл» и пошло самоназвание нового поколения подпольных торговцев: фарцовщики, они же «утюги», они же «бомбилы», «деловары» и «штальманы». Сама тенденция такой рисковой добычи зарубежных шмоток появилась еще в конце 40-х годов, во времена молодежной субкультуры стиляг. Так как эта деятельность была связана с риском, для конспирации фарцовщики обросли собственным сленгом, подобным воровской фене. Доллары были «гренками», иностранцы – «фирмачами», польскую или советскую цеховую подделку называли «самостроком» и так далее.

Конкретного наказания за этот промысел поначалу предусмотрено не было, однако поговорка «Был бы человек, а статья найдется!» в данном направлении действовала по полной. И уж совсем не повезло в 1960 году «предпринимателям» Рокотову и Файнбергу – за незаконные валютные операции их приговорили к расстрелу. В обвинительном заключении также фигурировала и торговля «жипсами» – так следователь окрестил джинсы.

Ситуацию со спросом пронюхали и ушлые советские моряки. Проходя таможенный досмотр и предъявляя две разрешенных пары, они натягивали на себя дополнительно до пяти пар джинсов. Вскоре черные рынки запестрели марками Levi’s, Wrangler, Lee… Ажиотаж диктовал цену: при средней заработной плате в 120 рублей, ковбойские портки в столице шли за 180–250 «деревянных». Впрочем, чем более умеренно-континентальным становился климат, тем неумереннее выглядели цены. Под Свердловском, на черном рынке в селении Шарташ (где кроме местных закупались Челябинск и Пермь), «настоящие» штаны стоили уже 250–270 рублей, а, скажем, в далеком Братске цена фирменных джинсов доходила до пяти сотен. И насколько контрастирующее положение наблюдалось в портовой Одессе, где право на покупку (по хорошей цене!) вожделенных штанов испанского производства можно было получить, сдав центнер отборной макулатуры. Хотя и в эту непрезентабельную систему распределения проникали лишь по большому блату.

Вполне понятно, что далеко не всегда удавалось найти требуемый размер, и в ход вступало золотое правило неискушенного советского покупателя: «Что мало – то растянем, что велико – то ушьем!» Дабы джинсы не давали сильной усадки, их стирали и сушили на себе. Доставшиеся по великому блату штаны меньших размеров надевали лежа, и хотя в процессе дальнейшей эксплуатации присесть в них было весьма затруднительно, насущной проблемой это не считалось. «Мажорной» молодежи было проще – в специализированных распределителях (например, в знаменитой сотой секции ГУМа) импортные джинсы стоили недорого и славились ассортиментом. Счастливчиков, работавших за границей, и приближенных к ним лиц ждала возможность отовариться по специальным чекам в магазинах «Березка».

Вообще-то ткань, весьма похожую на традиционный деним, в России знают давно. Называется она молескин, что в переводе с английского означает «кожа крота». Плотность и износостойкость у нее неимоверная: достаточно сказать, что многослойный молескин служит основой для кирзы. Красится такая ткань в темные цвета (отчего получила еще и название «чертова кожа») и по сей день широко используется в производстве рабочей одежды. Поэтому нередко в 70-е годы заехавших из города на побывку студентов, вырядившихся «по фирме» в джинсы, отцы просили не позорить семью, «расхаживая в робе», и давали денег на нормальные брюки. Да и в городах молескину не суждено было стать пророком в своем отечестве – прогрессирующий потребитель требовал импортную «джинцу».

И все-таки советская промышленность к 100-летию изобретения джинсов решила преподнести своему народу подарок. В 1970 году на швейной фабрике по изготовлению рабочей одежды в подмосковной Верее решили больше не ударять в грязь лицом и дать достойный ответ проискам империализма. Как раз накатила новая волна спроса – вместе с заокеанским движением хиппи. В соответствии с их философией, джинсы должны были тереться – в этом заключалось их основное волшебство. А для первых советских джинсов взяли ткань с космическим названием «Орбита», которая была довольно прочной, но вот тереться не хотела ни в какую. Слишком качественный двусторонний прокрас рушил все претензии на правду, лишая если не принадлежности, то хотя бы единства со всеми обтрепанными лентяями по ту сторону океана. Поэтому старались покупать только «ихнее», а натирание ускоряли порой даже шкуркой-нулевкой (чудесную разноцветность сторон поначалу выделяли дополнительно, подкатывая штанины).

Правда, скромный лейбачок «Верея» со временем круто изменился, и на болтах, заклепках и ременных бляхах засверкал новейший джинсовый бренд Vereia. Пошли импровизации с цветовой гаммой – джинсы шили белые и даже цвета беж, а также экспериментировали с тканью – появился вельвет. В 1985 году штаны из Вереи даже достигли берегов Туманного Альбиона и пополнили коллекцию рок-певца Дэвида Боуи, который был очень доволен подарком от советской группы «Верасы». Но, несмотря на кое-какую популярность и усердие гордых тружеников, масштабы производства «Вереи» были весьма ограничены, и составить конкуренцию даже черному рынку эта фабрика не могла. Стоимость новинок колебалась от 8 до 30 рублей, что, конечно, било по спекулянтам, но на «настоящие» джинсы «Верея» не тянула.

Разрываясь между идеологическим противоречием и желанием заработать, руководство Минлегпрома наконец-то надумало накормить трущимися отечественными штанами спрос, громогласно взывающий уже четверть века. Процесс подхлестнула Московская Олимпиада – в духе миролюбивого времени было решено пойти навстречу мировой молодежной моде. Первый опытный образец джинсов от Калининской швейной фабрики сошел со станка еще в 1981 году, однако эта пародия могла только напугать или рассмешить. Пришлось покупать оборудование в Италии, а «волшебную» ткань, окрашенную лишь с одной стороны, – в Индии. Не производили у нас еще и фурнитуру, и поначалу закупали даже нитки. Но в итоге в 1983 году появились первые похожие на правду советские джинсы с лейблом «Тверь». Производительность была по тем временам дикая – аж трое штанов в час! В год получалось около 1,2 млн пар, что для начала было совсем неплохо. Стоили они всего 30 рублей, добывались с боем в крупных универмагах с ограничением по две пары в одни руки. Как и все, что имело спрос, в отдаленных регионах тверские джинсы продавались фарцовщиками втридорога – по 90–100 рублей.

Однажды, уже в середине 90-х, мне довелось осматривать техническое состояние одного из подвальных помещений торгового центра, где я обнаружил небольшой заброшенный подпольный цех с подгнившими кипами деталей раскройки заветных штанов. Шили господа цеховики, и еще как шили! Это руководители швейных комбинатов привозили с международных выставок опухшие от «представительских расходов» лица и продолжали гнать опостылевшие шедевры. А вот «конспиративные производители» выкупали новейшие образцы, разбирали их, как залетный спутник-шпион чуждого государства, и вскоре выдавали на-гора новые модельки под восторженные рукоплескания советских потребителей.

Если не удавалось достать импортную ткань, шили из нашей «джинсовой», которой было навалом в свободной продаже. Правда, кроме плетения, ничего общего с денимом у нее не было, а посему была изобретена особая технология. Сначала ткань красили анилиновыми красителями – получался подходящий цвет. Потом красили нитки, приводя оттенок в соответствие со стандартом. Далее, собственно, шили, старательно копируя традиционные навороты классических моделей – двойной шов, петли для ремня, карман для мелочи. Ну, а уже готовые штаны пропитывали канифолью, растворенной в ацетоне, чтобы джинсы не болтали клешем. И все шло на ура, так как стоило четвертной, а с пяти шагов смотрелось на все двести целковых. Уже в 80-х годах заморский пуленепробиваемый деним стал появляться в продаже, что дало новый скачок промышленному андеграунду. Импортные лейблы, пуговицы и заклепки контрабандой шли из-за бугра, но вскоре и наши умельцы научились штамповать приличную фурнитуру. Помнится, меня поразила «левайсовская» ременная бляха, в которой лишь изнанка выдавала продукт отечественного кустарного травления.

Шили джинсы и на дому. Находились специалисты, которые за 4 часа могли сварганить подделку безупречного качества из импортной ткани со всеми положенными заклепками и лейбаками. Некоторые мастера спарывали лейбл с изношенных вдрызг штанов, аккуратно пришивали к отечественному творению типа «Тверь» и без угрызений совести загоняли лохам по цене фирмы. Но такой вариант еще был подарком. Виртуозы черного рынка – цыгане – вообще могли втюхать по полной стоимости лишь одну штанину.

Джинсы перешивали и передавали по наследству, нередко затертый папин клеш служил основой для навороченных «бананов» дочери. Стоит упомянуть и отечественный вариант «доработки» джинсов: в целях сохранения края штанины было принято обшивать оную половинкой разобранной застежки-молнии.

Веер предложений приводил в ступор неискушенного покупателя, и вот тогда появился «джинсовый консалтинг». Весьма ценилось мнение особо посвященных, которые нехитрыми методами (например, мокрой спичкой: если не окрасится при трении – значит, сделано в СССР), а больше на основании опыта с ходу могли отличить не только фирму от самопала, но и польский Levi’s от родного, дать оценку качеству и стоимости. В молодежной среде вполне приличной темой для разговора были отличия строчки Lee от Wrangler или ассортимент нашлепок на Montana. Было хорошим тоном регулярно (хотя бы ежегодно) обновлять штанцы. Мимолетным взглядом на рисунок прострочки на задних карманах определялся бренд, а соответственно, и статус человека. Что уж говорить о месте в компании того, у кого джинсов вообще не было. И не оттуда ли пошла знаменитая цитата: «Когда у общества нет цветовой дифференциации штанов, то нет цели…»?

Хотя джинсы оставались символом дефицита, во второй половине 80-х образовалась ситуация, метко охарактеризованная в фильме «Самая обаятельная и привлекательная»: «В джинсы облачились самые отсталые слои населения». Итогом джинсовой эпохи стало подтверждение противоречия двух систем: ведь штаны, которые в капиталистических странах считались признаком отрицания богатства, в стране развитого социализма стали олицетворением успеха, престижа и достатка.

…Однажды мы с приятелем сетовали на то, что наши родители, хлебнувшие в детстве голод военного и послевоенного времени, с трудом расстаются с привычкой по возможности закупать продукты ящиками и мешками, а крошечные земельные наделы заполнять посадками картошки. «А впрочем, все мы склонны затариться тем, чего нам не хватало в детстве!» – добавил приятель и с усмешкой распахнул свой шкаф, на полках которого было аккуратно сложено десятка полтора штанов из ткани деним.