Смысл жизни

Танго снова подворачивала ногу. Я спросил:

– Болит?

Она ответила:

– Нет, все нормально, – засмеялась и добавила: – Все-то ты замечаешь, Виктор.

Мое имя она произносила с ударением на «о». Я сказал:

– Я и должен. Все замечать. Предотвращать и помогать. Ты же знаешь.

– Вот зануда, – бросила Танго, скинула халат и прыгнула в бассейн.

– Это смысл моей жизни, – негромко сказал я.

Последил какое-то время, как она плещется; осмотрел забор – все с ним было нормально; подключился к основному блоку и через внешние камеры осмотрел периметр. С периметром тоже было все нормально. Я на всякий случай направил одного из «сторожей» к бассейну, приглядывать за моей драгоценной Танго – мало ли что? – и отправился осматривать датчики и голографическую систему.

Датчики были в порядке. И внешние, и внутренние, реагирующие на движение, на внезапное изменение температуры, изменение влажности, изменение давления и даже силы притяжения. У ворот уже мялась Вероника.

– Хочешь наружу? – спросил я, хотя мог бы и не спрашивать – по ее лицу было видно, что хочет. И не просто хочет, а вся уже прямо извелась.

– А родители разрешили? – спросил я. Она кивнула, но как-то не очень уверенно.

– Точно? – переспросил я. Она запрыгала на месте.

– Я должен быть уверен, – сказал я.

Она скривилась. Сказала:

– Ты же знаешь, что разрешили, ты же каждый раз меня об этом спрашиваешь, каждый раз потом ходишь и спрашиваешь у родителей разрешения. И все равно потом выпускаешь.

Я строго сказал:

– По-другому я не могу. Ты же понимаешь. Я ведь не абы кто…

– Да-да, – оборвала она меня. – Ты универсальный андроид первого класса, призванный не допускать и пресекать, заботиться и быть уверенным. В том, что с нами ничего не случится.

Тут она привстала на носки и ткнулась губами мне в щеку.

– Это на меня не действует, – сказал я, стараясь успокоить свой вдруг начавший нагреваться отводной клапан. – Ты же знаешь.

Она надула щеки. Уперла руки в бока, расставила в стороны локти.

– Жди здесь, – велел я, – мне нужно получить разрешение.

И отправился в дом. Разрешение я получил – Ольга, мама Вероники, сказала, улыбнувшись:

– Конечно, Виктор. Пусть идет, Виктор. И зря ты, по-моему, опять волнуешься.

Я сказал, что я не волнуюсь, – у меня нет такой функции, я просто должен быть уверен.

Она добавила, выпростав из-под халата длинную загорелую ногу (Ольга лежала у бортика внутреннего бассейна):

– А еще должен не допускать и пресекать.

Я согласился и, так как добавить мне было нечего и разрешение я получил, вернулся к жарившейся снаружи Веронике. Вызвал двух «сторожей» – те прилетели и зависли над нами, тихо шелестя лопастями и позвякивая полными пулеметными обоймами. Подумал, что у меня и правда нет такой функции – волноваться, и зачем Ольга все время об этом упоминает? – и вызвал еще двоих «сторожей». На всякий случай. Сегодня было солнечно, видимость была отличной, дальние камеры работали без перебоев, и вообще все сегодня (на удивление) работало без перебоев, но все-таки два лучше, чем один, а четыре лучше, чем два. И вообще – я же призван не допускать и пресекать. И еще заботиться. Так что пусть сегодня будет четыре. Я открыл ворота. Вышел. Следом за мной вышла Вероника.

Я сказал строго:

– Ты же знаешь правила. Ты должна ждать внутри. Пока я не разрешу выйти. Она показала моей спине язык. Я протер задние окуляры и сказал: – Я все вижу.

Она показала язык еще раз. Двое «сторожей» ушли вперед. Оставшиеся послушно висели над нами.

– Ладно, – через какое-то время разрешил я. – Теперь можно.

Вероника снова ткнулась губами мне в щеку – никогда я, наверное, не пойму смысл этого ритуала – и побежала вперед. От ворот, немного вдоль забора, потом прямо от него. По голой, выжженной ночью огнеметами земле, по траве низкой, затем по траве высокой. Я подумал, что пора будить ее отца, Алексея, и, на всякий случай велев медроботу быть ближе к воротам, отправился обратно в дом.

✳✳✳

Алексей спросил, наливая вино в высокий стакан:

– Так ты считаешь, что они не прилетят?..

Я подумал: опять он за свое. Знает ведь, что я отвечу, и все равно спрашивает. Ответил:
– Не прилетят.

Алексей теперь скажет: «Но прошло уже столько времени, они уже должны получить наш сигнал о помощи». А я отвечу: «Сигнал они получат через четыреста двенадцать лет». И добавлю, как всегда добавляю последнее время: «Сожалею». А он спросит: «Может, нам попробовать починить корабль, как считаешь?» Я активирую видеосистему и покажу ему, что стало с кораблем. Расскажу, что нам нужно для того, чтобы его починить, где и как недостающие детали производят, и сколько нам понадобится лет, чтобы наладить хотя бы малую его, этого производства, часть. Так все и произошло. Он спросил про сигнал, про корабль. Я ответил то же, что и всегда. Показал ему наш корабль – точнее то, что от него осталось. Он попросил увеличить фрагмент изображения. Я увеличил. Он какое-то время смотрел на аккуратные четыре могилы в углу огороженной территории. Я знал, что он сейчас спросит, и сказал, предупреждая его вопрос:

– Нет, Алексей, они не мучились. Они погибли сразу.

– А мы не погибли, – глухо сказал он.

– В вашем блоке защита сработала, – сказал я. – В их – нет.

Он поднял руку и провел пальцами по четырем плитам – двум большим и двум поменьше. И тут задал неожиданный вопрос:

– Но ты же должен заботиться. Пресекать и не допускать, – повернулся ко мне и спросил: – Тогда почему допустил это?..

Подвигал в воздухе пальцами. Я тут же отправил команду активировать еще четырех сторожей. И усилить чувствительность сканеров. До девяноста пяти процентов. Сказал:

– Я почти успел. Ты же знаешь, как все было.

– Почти… – проговорил он. – Почти – этого недостаточно. Ты понимаешь?

– Теперь все по-другому, – сказал я. – Теперь я буду успевать всегда.

Один из сканеров вдруг тревожно запищал. Они периодически пищат, тем более на максимальной чувствительности. Я отправил запрос на подтверждение.

– Я хотел, чтобы они сейчас были с нами, – проговорил Алексей. Отхлебнул из стакана.

Я ничего не сказал, потому что в моих словах он не нуждался. Он выпил еще, потянулся за бутылкой. В этот момент пришло подтверждение, и я, не говоря ни слова, выпрыгнул в окно – прямо сквозь многослойное, выдерживающее прямое попадание космической торпеды стекло. Не успел я добежать до забора, как включились еще сканеры и включился сигнал тревоги у одного из отправленных с Вероникой сторожей. Под ноги мне метнулся шар медробота (и почему я сразу не отправил его с ней?) и перепрыгнул через пятиметровую стену. Я прыгнул следом и помчался вперед. Через выжженную огнеметами землю, по траве низкой, потом по траве высокой, потом по твердому скалистому плато, перепрыгнул через речку и помчался по равнине. На одном из внутренних экранов я видел, как мечется по двору, пытаясь выбраться наружу, Ольга, как бежит по лестнице, сжимая в руках палку, Алексей. Как пытается попасть рукой в рукав халата Танго – рука трясется, рукав мотается на ветру, волосы развеваются, лицо искажено, и по щекам текут слезы. И как вдоль обрыва по самой кромке идет, расставив руки, Вероника – слева от нее двести сорок метров высоты, справа – скользкие камни. Над Вероникой, бестолково вращая пулеметными турелями, мечется «сторож», сбоку, под кромкой – второй, и вокруг, нарезая круги и бешено воя, летают еще двое.

Я обежал холм, перепрыгнул камни, перепрыгнул кусты, снова камни, проломился сквозь сплошные заросли и оказался у обрыва. Вероника стояла уже не на самой кромке, а чуть в стороне. Руки ее были опущены, вид был виноватым, но глаза почему-то смеялись. Я быстро обошел ее – сканеры показали, что на ней нет ни царапины. Я встал, загораживая от нее обрыв. Она сказала:

– Ты бы не успел, правда? Я бы упала и разбилась.

Я подумал: никогда, наверное, я не пойму, зачем они говорят такое. Зачем делают – тем более. Строго сказал:

– Ты ведь могла погибнуть.

Она ответила:

– Нет, не могла.

– Ты бы упала, – продолжил я. – С высоты двести сорок метров. И тебя бы не спас никакой врач. Даже наш корабельный реаниматор.

Она повторила:

– Я бы не разбилась.

– Почему? – решил спросить я, заранее ожидая услышать какую-нибудь глупость.

– Ты знаешь – почему, – сказала она, выразительно подвигав глазами.

– Знаю? Ничего я не знаю, – сказал я. – Высота двести сорок метров, ускорение свободного падения девять и восемь десятых, твой вес сорок четыре килограмма, кинетическая энергия удара…

– Ой, заткнись ради бога, – прервала меня она. Я послушно заткнулся. – Мне вот только не надо об этом говорить.

– О чем? – не понял я.

Она досадливо махнула рукой, и выражение лица у нее сделалось таким, словно она говорила: чего тебе объяснять, все равно не поймешь, а раз не поймешь, не будем и время тратить. Я посмотрел на внутренний экран – ее родители и сестра уже получили сообщение, что все в порядке, но почему-то продолжали волноваться: Ольга стояла у ворот, прижав руки к лицу, Алексей пытался через эти ворота перелезть, а Танго плакала, уткнувшись Ольге в спину.

– Пойдем, – сказал я Веронике. – Твои волнуются.

– Ничего, пусть поволнуются, – махнула она рукой. – Им будет только полезно.

На это я ничего не ответил – не нашелся что сказать. Она подошла ко мне, снова коснулась губами моей щеки, взяла за руку и повела в сторону дома.

✳✳✳

Танго снова подворачивала ногу – она неуклюже ковыляла вдоль бассейна. Я спросил:

– Болит?

Она крикнула:

– Все нормально, Виктор, – и добавила тихо, но я все равно услышал: – Вот зануда. Все замечает.

Я сказал громко:

– Ты же знаешь – я должен. Все замечать. Предотвращать и помогать.

– А еще заботиться. И пресекать, – крикнула она уже из бассейна.

– Совершенно верно. Это смысл моей жизни, – согласился я и отравился проверять датчики, сканеры и голографическую систему. У ворот уже стояла Вероника, но я спокойно прошел мимо – она хорошо знала порядок и знала, что еще не время.

– А в чем смысл моей жизни? – вдруг спросила она.

Я отодвинул фрагмент забора, открыл шкаф голографа. Ответил честно:

– Я не знаю.

Вероника подошла ближе. Я постоял какое-то время, перебирая настройки.

– После того, как упал корабль, мы не делаем ничего, – сказала девочка. – Папа пьет, мама сидит с книгой у камина. Танго все время купается.

«Ты все время рвешься побегать по равнинам», – подумал я.

– Я все время бегаю по равнинам, – сказала она.

Я посмотрела на нее. Перевел взгляд на Танго – та выбралась из бассейна и, припадая на одну ногу, двинулась к шезлонгу. Повторил:

– Я не знаю, в чем смысл твоей жизни. – И добавил со вздохом (научился у нее): – Сожалею.

Танго добралась до шезлонга. Я подумал: слишком уж она на ногу припадает, скоро ходить не сможет вообще. Пожалуй, нужно ее перезагрузить. Отжал тумблер с надписью «Танго». Девочка исчезла и тут же появилась снова. Постояла мгновение в базовой позе – руки в стороны, ноги на ширине плеч, голова запрокинута, потом встряхнулась, крикнула мне:

– Все нормально, Виктор!

И, разбежавшись (и уже не припадая на ногу), прыгнула в бассейн.

– Хорошо, – не отставала Вероника (она стояла к бассейну и сестре спиной). – Тогда скажи мне, в чем смысл твоей жизни. У андроидов же должно быть такое понятие?

– Заботиться и предотвращать, – без запинки ответил я.

Она сделала страдальческое лицо. Бросила:

– А еще пресекать и контролировать.

– Да, – кивнул я, – именно это.

Открыл меню Вероники. Вспомнил, как та вчера ходила по обрыву. Подумал было убавить ей настройки самостоятельности, потом вспомнил, как она трогает меня губами за щеку, и решил, что, пожалуй, не стоит – ощущение от прикосновения было непонятным, странным, но каким-то… что ли, приятным.

– Заботиться и предотвращать, – повторил я, – и делать это… как это говорится у вас, людей? – любой ценой. Прилагать для этого все возможные усилия.

– А если не будет о ком заботиться? Если мы вдруг умрем? – спросила она. – Что ты тогда будешь делать?

– О ком заботиться будет всегда, – уверенно сказал я, загоняя в дальний блок памяти картину четырех могил – двух больших и двух поменьше. – И смысл будет всегда. Иначе и быть не может.

Потрогал тумблер с надписью «Вероника». Посмотрел на девочку – глаза ее были широко раскрыты, рот тоже раскрыт, волосы трепыхались на ветру, и все вроде бы было при ней – руки целыми, все пальцы на месте, ноги не подворачивались. Я решил, что перезагружать ее сегодня не буду, закрыл шкаф, задвинул секцию на место, повернулся к Веронике и спросил:

– Хочешь наружу?

Она радостно закивала.

– Пойдем, – сказал я и зашагал к воротам.