Вечный двигатель

Текст: Роман Омельчук

И не только способен – практически вынужден, ведь даже для совершения одного шага надо верить в надежность почвы, которая в следующий момент окажется под ногами. Что уж говорить о любом мало-мальском начинании, об успешном лечении, да и вообще о спокойной жизни среди непознанного или принципиально непознаваемого. А помните грустную историю трех стойких дочерей Софии, которых во II веке обезглавили за верность христианству? Вера была старше Надежды и Любови – очень даже символично, если говорить о ценностях и добродетелях!

Миф здесь – не выдумка, а совершенная реальность, манящая к себе любого из нас. Сегодня особое положение мифа потребительски эксплуатируется: создана целая индустрия, ежедневно приумножающая армию однодневных «героев», за которой мы наблюдаем затаив дыхание. А ведь миф живет тем, что мы называем «механизмами веры»! Как писал советский философ Мераб Мамардашвили: «Есть какое-то бытие, через форму нас в себя вовлекающее… Это особая и практическая реальность – реальность ритуала, реальность мистерии… или бытие, которое нас к себе приобщает, потому что оно нам адресовано». Решающее значение здесь играет не содержание, а именно форма: формальность веры, которая завораживает своей ритуальностью, вводит нас в измерение «умного», а значит, истинно человеческого бытия. Присутствие веры делает истину досягаемой для человека, который буквально во всем способен ее отыскать. Правда, отвлечь от истинного способен окружающий мир, который любого «убаюкает» чередованием праздности и рутины – отсюда и возникает проблема: «Как стать/быть/остаться человеком?» И ее очевидное решение достигается через ту же веру: чтобы стать человеком, нужно знать, каков человек, и стремиться быть таким. Как высказался в XI веке буддийский поэт-мистик Миларепа: «Раз уж суждено человеку пройти через лишения, испытания и страдания, то не лучше ли преодолевать их, преследуя самую высокую цель?»

Вера, таким образом, представляет собой своеобразное отношение между человеком и тем, кем он должен/хочет стать – победителем, праведником, просто законопослушным гражданином. Но это отношение не «пассивное» – это живая связь. Вера тесно связана с воспитанием, которое датский философ Сёрен Кьеркегор назвал «курсом, который проходит отдельный индивид, чтобы нагнать самого себя». Принимая некий идеал в качестве ценного и истинного, человек показывает себе и окружающим, насколько он образован и насколько он состоялся как личность. И ему необходимо осмысление всего, что с ним происходит, поэтому он стремится увидеть себя со стороны другого.

Механизм веры в «другого» основан на принципе служения. Это понятие, которое обычно рассматривается в качестве этической базы патриотизма, отражает скрытую сторону образования вообще и становления конкретной личности в частности. Идея служения людям и обществу универсальна. Японское слово «самурай» происходит от глагола «сабурахи», что означает «служить». В русской культуре понятие «служить» использовалось в отношении таких непреходящих ценностей, как отец и мать, бог и государь, отечество. Древний трактат «Камасутра», созданный некогда в качестве последнего метода избавления от эгоизма, построен на фундаменте взаимного служения половых партнеров. Множество благотворительных, волонтерских и миссионерских организаций вроде Красного Креста ставили и ставят своей целью служение людям. Если без пафоса – такая деятельность удовлетворяет потребность в общении, совместном труде, передаче и перенимании опыта, которая тоже является одним из источников веры. Вера – как религиозная, так и «бытовая», и «предрассудочная» – всегда подразумевает некий коллектив, некое общее представление о мире. Поэтому она не только формирует социум и возникает в нем, но и соединяет поколения – на основе доверия, которое обеспечивает механизмы преемственности.

Продемонстрируем это на примере... праздника. Взаимосвязь его с верой тоже можно проследить через призму этимологии – на сей раз английской: слово holyday – «праздник» – дословно переводится как «святой день». Праздник, как и вера, внелогичен и внерационален. Как и в мире верующих, в праздничном действе каждый знает то, как будет, но никто не знает то, как должно быть сейчас. Результат достигается совместными усилиями и определяется доверием друг к другу, а главное – взаимным служением как друг другу, так и герою торжества (который и символизируется праздником). Любой праздник – это акт поклонения, служения каким-то высшим ценностям и даже самопожертвования (ну согласитесь, иногда банальный выбор подарка чего стоит!). Без всего этого – то есть без определенного напряжения личностного потенциала – человек не может преодолеть будничность посредством праздника, ему это представляется пустым времяпрепровождением. Поэтому настоящий праздник возможен, когда его участники отказываются от обыденного практицизма – либо когда «не знают» его, как в детстве. Так вот служение как поступок, движимый верой (по отношению к герою торжества), и есть тот механизм преемственности ценностей, в котором проявляется взаимосвязь веры и праздника.

Механизмы преемственности ценностей и идеалов складываются столетиями, но в нашем обществе они в последние годы очень деформировались. Это не означает «неактуальность» этих ценностей – просто у современного человека больше информации и больше «каналов» для нее, помимо диалога поколений.

Здесь пора отделить понятие веры от феномена идеологии. В любом обществе вырабатывается некий набор стандартных представлений, которые призваны через одинаковость мышления привести массы к одинаковости поведения. Например, под предлогом приобщения к культуре может ликвидироваться неграмотность или достигаться демократизация искусства, а конечная цель всего этого – ликвидация сословных перегородок. Казалось бы, не так уж страшно! Вот только, проникая с помощью культуры и СМИ в интимные области нашего сознания, идеология не стремится возвысить личность. Она создает так называемую индустрию сознания, в которой определенная группа людей формирует определенные стандарты мысли и массово их воспроизводит. И инструментами такой обработки сознания зачастую являются не истины, а символы и идеологические представления.

Символ в таких случаях очень удобен и эффективен, поскольку скрывает истину внутри себя. Он как бы настраивает сознание на интуитивно воспринимаемую истину, которой в действительности может и не быть. Так символы, привлекая людей к ценностям и идеалам, становятся прикрытием идолов с совершенно иной направленностью. Примеров сколько угодно. Самые невинные образчики – это предвыборные кампании политических противников в СМИ, в которых используется все самое дорогое русскому (в нашем случае) сердцу: хлебные поля, золотые купола, сытые старики, здоровые дети и т. д. Наибольшей силой идеология обладает в искусственных бюрократических структурах. Например, Германия в начале ХХ века, в отличие от других европейских государств, возникла не естественным путем централизации, а на основе военной силы прусской монархии. Отсюда – идея вождя и идеология фашизма. И всегда актуальные примеры фанатизма.

Фанатизм по сути – это эгоизм, который эффективно эксплуатируется идеологией. Служение и веру, как видим, здесь даже негде упомянуть. Востоковед, историк и лингвист Игорь Дьяконов как-то заметил: «Имея дело с мифологиями и с пропагандой идей, мы должны всегда иметь в виду явление feedback, то есть обратного воздействия пропаганды на самих пропагандистов. Именно они являются наиболее верующими приверженцами истинности того, что они проповедуют, и именно эта убежденность и привлекает к ним многочисленных новых последователей». «Идеологического» человека отличает посредственность и инструментарность, стадность, стереотипность, подражание, стремление доказать свое превосходство или превосходство идеи над другими (вместо стремления реализовать эту идею на практике), развитие узкоспециальных навыков, которые формируют компетенцию какого-то востребованного системой опыта. Таким образом, веру можно понимать и в качестве уникального двигателя, и в качестве универсального топлива, и в качестве идеального навигатора. Это характеристика самой личности, а потому, исследуя веру, мы пытаемся постичь природу души. И любая механистичность в этом занятии определяется, с одной стороны, спецификой научного мышления, но с другой стороны – интересом к душе и тем процессам, на основе которых объективно существует духовный мир.