Как Марс

Этим летом — как и миллионы других россиян — я поехала в Крым. Жила недалеко (относительно) от Коктебеля. У Максимилиана Волошина там был дом, и к нему приезжали литераторы, друзья, лирики, физики. Одним из друзей Волошина был Константин Арцеулов, внук художника Айвазовского. Арцеулов рисовал иллюстрации для советского журнала «Техника — молодежи» и случайно в них предсказывал и высадку на Луну, и фотографии Сатурна, и скафандры. Но сначала Арцеулов был совсем не художником, а летчиком. Всего лишь 45-ым в мире. Серьезно, 45-ым, такой номер стоял в удостоверении Арцеулова от Международной федерации воздухоплавания. Он придумал технику вывода самолета из штопора, ее используют до сих пор. Есть легенда (а может, это чьи-то воспоминания, любые легенды — чьи-то воспоминания), что Арцеулов и Волошин однажды гуляли по горе Узун-Сырт (гора Клементьева), и Арцеулов рассказывал, что здесь уникальные воздушные потоки, а Волошин в ответ просто кинул свою шляпу, и она всё им и подтвердила, взлетев. С тех пор все летчики тренировались там, на горе Клементьева. И для них Крым был почти портом приписки. Знаете, куда "Буран" должен был садиться? Ему нужна была огромная взлетно-посадочная, и ее построили на Байконуре. А, кроме того, подготовили на всякий случай запасную – в Симферополе. Огромная бетонная дорога всё тянется и тянется. На нее мог бы сесть аппарат, который после первого полета больше не запускали.

И еще столько всего было — из Крыма уезжали представители российского дворянства, которые уже не могли вернуться в Петербург. Здесь была Ялтинская конференция. Владимир взял Херсон. А теперь вот я — тоже здесь, предельно маленькая перед историей места. Некоторые вещи всем знакомы, а про Арцеулова, думаю, мало кто знает.

Звезды видно так близко, как давно уже не видно в городах с засветкой. Из-за сухой земли кажется, что маленький городок у моря — колония на Марсе. Волны гасят ветер, а прибой — ши-ши-ши — играет в догонялки с прибрежным песком. Где-то вдалеке видно маяк, но кажется, что это просто другой форпост нашей же цивилизации, что если, например, не будет хватать воздуха, вот эти ребята из другой колонии придут на помощь. Так странно, что вокруг ничего и что это так похоже на Землю. По ощущениям – точно Марс. Дождя уже год хорошего не было, так крымчане говорят. Из-за сухости и духоты земля на ошметки распадается.

Уезжая, я осторожно спрашиваю юношу на остановке: «А Вы местный?» и потом еще более осторожно — об отношении к России. И он, засунув руки в карманы и чуть сгорбившись, трогательно говорит, что это сложно, что им стало лучше жить, но он с детства болел за украинские команды, вставал при звуках украинского гимна, что у него в кошельке были гривны, и это отзывается во мне уважением и горечью, потому что я его понимаю, даже несмотря на то, что опыта отбирания страны у меня нет. И потом я сажусь в такси, и водитель — уже безо всяких вопросов — начинает рассказывать, что для него день тех выборов был праздничным днем, что он надевал костюм, когда шел голосовать, что он выбрал бы Россию и снова, что «нас бы убили, если бы не Россия тогда», и я даже вжимаюсь в кресло, потому что он слишком экспрессивно говорит. И потом другой человек в баре у моря — всё о том же самом — отворачивается и не отвечает, когда я спрашиваю про Россию и Украину. И я знаю, что эти люди тут сосуществуют в мире, что они смогут сесть за стол и об этом поговорить, а самое главное — что ни в ком из них нет ненависти, «потому что ненависть не похожа на тебя».

И еще я знаю, что всё это неважно — огромные могущественные империи рушатся, а цари умирают. «Я Озимандия, я мощный царь царей», — так уже думал один самонадеянный правитель, и ему остались поклоняться только пески. Вавилон был разрушен, Византия пала. И когда ты смотришь на звезды в Крыму, ты понимаешь, какой маленький человек, какая у него короткая история, как он, на самом деле, совсем ничего не значит под этими звездами, которые тоже гаснут — только совсем незаметно для нас, без того исторического грохота, с которым умирают империи.

В самолете я сидела в кресле у прохода. Оно нравится только тем, кто любит ходить. Ну, и тем, кому досталась середина. Романтики выбирают у окошка. Мне хочется спать, и сквозь дремоту я смотрю в окно. Над полуостровом заходит солнце. Море быстро темнеет и кажется — мы стремительно удаляемся — просто огромной черной дырой. С такой высоты не видно ни городов, ни людей. Можно представить, что Митридат, царь Азии, ведет куда-то свои полки. А можно — что Арцеулов заправляет самолет. Можно ничего не представлять, просто откинуться на спинку кресла, лечь спать. «С вами говорит капитан корабля, наш самолет готовится к снижению, просим пристегнуть ремни безопасности, убрать откидные столики и привести спинки кресел в вертикальное положение». Питер оглушающе светел — весь горит фонариками, одинокий небоскреб на берегу залива рассекает небо, машины едут маленькими точками по темным дорогам. Что скажут о нас через десятки веков? Что будут выставлять в музеях? Какими будут звезды? Будут ли звезды?

Будут ли люди? Будут ли истории?