«В науке чувствуешь плечо товарища». Интервью с молодым ученым

— А почему контроль называют неразрушающим?

— Трещину можно увидеть, разрезав металл и посмотрев изнутри. Но для этого нужно разобрать конструкцию. В некоторых случаях мы не можем повести себя с образцом так грубо. Например, есть мост, он действующий, и из него нельзя просто вырезать кусок, а надо прямо на месте оценить работу конструкции. При этом по мосту едут машины. Если смотреть невооруженным глазом, то вроде трещин нет — но такая проверка не годится. Нужно увидеть, что там внутри. Представь себе только что испеченный хлеб. У него есть корка, и если хлеб начнут растягивать, корка будет трещать. С металлами так же. Трещины начинают концентрироваться в отдельных участках. Есть много методов, чтобы заглянуть «внутрь» металла. Мы занимаемся методом акустоупругости. Упругая волна распространяется по металлу, и по характеру колебания волны и изменению ее скорости можно судить о деформациях и напряжении тела. Это похоже на УЗИ, только научно-техническое.

— А «мы» — это кто?

— Мы — это коллектив из десяти человек, профессоров, доцентов, аспирантов — выпускников кафедры «Механика и процессы управления» Института прикладной математики и механики Политехнического университета. Раньше это был физико-механический факультет. В прошлом году ему исполнилось сто лет с момента основания. Это крупная школа, так называемая научная школа Анатолия Исаковича Лурье, часть ленинградской школы механиков.

— У тебя есть наставники?

— Два моих наставника — это ученики учеников Лурье, то есть продолжатели его и научных, и управленческих дел. Александр Константинович Беляев, член-корреспондент РАН, — руководитель нашего проекта, под его руководством я пишу диссертацию. Мы начали работу с 2015 года. Второй человек — Владимир Анатольевич Полянский, сейчас и.о. директора ИПМаш РАН. Они составляют основу всех коллективов, с которыми я работаю.

Дмитрий Третьяков во время интервью в редакции журнала ММ. Фотограф: Дарья Орлова

— То есть, если бы не твоя работа, что-нибудь вышло бы из строя? А какие самые страшные проблемы могут возникнуть?

— Неразрушающий контроль нужен во многих областях. Мы работаем и с газопроводами, и с лопатками газотурбинных двигателей в самолете. Эти лопатки не могут изготавливаться из обычных металлов, потому что работают в экстремальных условиях. Естественно, всё может сломаться. Мы связаны и с атомной энергетикой.

— И тебе приходится работать с большими промышленными компаниями?

— Для такого сотрудничества обычно проходят большие профильные форумы. В прошлом году была конференция «Коррозия в нефтегазовой отрасли» — это серьезное мероприятие, куда приезжают большие компании. Специалисты из крупных нефтяных компаний слушают доклады и потом говорят: «Нам было бы интересно сотрудничать».

— Есть ли конкуренты?

— Скорее коллеги. Наука перестает быть делом одного государства и становится всемирной. Мы активно встраиваемся в эту систему. Наша команда поддерживает связь с коллегами из Италии, из Болгарии. Недавно к нам обратился японский профессор, который стоял у истоков акустопластичности. Он занимался этим в начале 1980-х и сейчас, спустя 30 лет, мы продолжили его разработки. Он очень интересуется, сам нас нашел. Это преемственность уже не только в рамках научных школ, но интернациональная.

— В «Теории Большого Взрыва», например, Шелдон очень переживал, что не получит Нобелевскую премию из-за конкурентов. У вас нет «битв» за патенты или статьи?

— Нобелевская премия... это, конечно, престижно, но работаешь в первую очередь не за премии. Одну нашу теорию ученые из Италии переняли и практикуют. Благодаря подобному сотрудничеству чувствуешь плечо товарища, даже если ты никогда его не видел. Важно, чтобы работа не затерялась. Коллеги могли бы посмеяться и сказать, что самое важное — когда тебя цитируют. Но я считаю, что самое важное — когда твое дело живет. В каком-то смысле ученые работают не совсем для себя. Они работают, в общем-то, для других. Когда ты опубликовал статью, она тебе больше не принадлежит. Никто не знает, какой ты человек, хороший или плохой, тяжело тебе было работать или нет. Ты как бы перестаешь существовать, оценивают уже статью, не тебя.

— Случается ли тебе ночью проснуться от озарения и кинуться что-то записывать? Как в кино.

— Да, вообще-то случается и ночью просыпаться, и во время прогулки что-то набрасывать. Я однажды плитку клал в ванной, мне пришла мысль относительно теории, я ее быстро записал.

— Давай начистоту. Планируешь уезжать из России?

— Мне японский коллега предлагал уехать в Токио после защиты, но мне очень нравится наша страна, я не могу представить, где еще могу жить. Мне кажется, важно быть преемником научной школы. Если все разъедутся, никого не останется, школа пропадет, и твои исследования будут как глас вопиющего в пустыне. Ты что-то сделал, а тебе это даже не с кем обсудить. Интернациональное взаимодействие, конечно, немного компенсирует эту отчужденность, но быть одиноким в науке — это сложно.

— А какими достижениями, жизненными и профессиональными, ты больше всего гордишься?

— Мне повезло выиграть конкурс на получение медали РАН. Это считается высшей наградой Академии для молодых ученых. Мне вручили ее за конкурс 2017 года, и это настоящее признание.

Дмитрий Третьяков с медалью Российской академии наук для молодых ученых и студентов вузов России за лучшую работу в области машиностроения, механики и процессов управления по итогам конкурса 2017 года. Фотограф: Артем Образцов

— О чем ты мечтаешь?

— Хочу написать книгу, собрать все результаты — мои, коллег, зарубежных партнеров. В плане личного — ну, как обычный живой человек: семья, дом. Нужно не забывать, что, помимо работы, есть другие, более важные сферы деятельности. Конечно, хотелось бы оставить след в науке, но не из честолюбивых помыслов, потому что такие помыслы — стать знаменитым — имеют смысл только при жизни ученого. Настоящее признание приходит обычно после смерти. Нужно время, чтобы смести лишнее. Один из моих наставников, Владимир Анатольевич Полянский, занимается водородной диагностикой. Мы однажды с ним говорили о миссии ученого, и он нашел в интернете статью 1861 года французского исследователя, который первым написал статью по водородной диагностике. Его дело до сих пор живет, на него ссылаются. Для меня это такой суд вечности.

— Какой совет ты мог бы дать молодым ученым, только начинающим свой путь в науке?

— Полагаться на внутренний голос. Мне иногда что-то внутри подсказывает: «Нужно сделать вот так». Можно получить диплом, потому что мама и папа настояли, работать, потому что начальник так хочет, но с наукой этот подход не сработает. Может, наука и не романтичная область, но выбирать там тоже следует сердцем.

— Замкнем повествование. Как ты вообще пришел в науку?

— Я учился в школе с физико-математическим уклоном. У нас был очень строгий учитель физики, двойки на его уроках считались неплохой оценкой. Этот человек определил мою жизнь, наверное. Он мне сказал: «Дмитрий, получив техническое образование, ты можешь потом переквалифицироваться в социо-гуманитарные науки, а обратно — очень сложно». А я очень любил сочинения писать, ходил на курсы журналистики... А в Политех поступил на инженера-механика.

— Можешь стать автором нашего журнала, чтобы компенсировать.

— Кстати, с радостью.