текст
Как благодаря танцу нравы падали-падали, да так и не упали
21 марта в баре Black Books Екатерина Михайлова-Смольнякова, лаборант факультета истории искусств ЕУСПб, прочитала лекцию «Танец и падение нравов: от Средневековья до наших дней». Публикую самое интересное из конспекта.
Алессандро Ботичелли. Мистическое Рождество. Фрагмент. Холст, темпера. 1500. Национальная галерея, Лондон.
С одной стороны, танец — насыщенное смыслами действо, а с другой, чисто телесная практика, ставшая частью человеческой культуры буквально в момент ее зарождения. Смело можно утверждать, что с самого начала танец был тесно связан с ритуалами, то есть не был показательным выступлением или социальным развлечением. Но удивительно, что в самых первых сохранившихся источниках о танце уже встречается критика! Причем для некоторых периодов тексты запретов или пространные рассуждения о том, почему танец — это плохо, оказываются вообще единственными или самыми полными источниками информации о танце.
Какие были причины для осуждения танца? Во-первых, танец заставляет задуматься о телесной составляющей нашего бытия, а во-вторых, танец как символическое действо ассоциируется с чем-то отрицательным.
Одновременно с осуждающими раздавались и голоса здравомыслящих людей, зачастую принадлежавших к той же социальной или культурной группе, что и ярые противники танца, и голоса призывавших к умеренности. Мол, друзья и братья, давайте согласимся с тем, что танец сам по себе не плох и не хорош, все зависит от того, кто, где, с кем и зачем. Впрочем, голоса тех, кто против, всегда слышны лучше.
Античные пляски
Сегодня все исследователи, пишущие об истории танца, начинают с Лукиана.
Лукиан Самосатский — греческий философ и ритор II в. н.э. Некоторые его сочинения характеризуют как фантастические, некоторые — как остросатирические. Он оставил один текст, важный для историков танца, — диалог киника Кратона и Ликина, альтер-эго автора. Называется он «О пляске» и представляет собой диалог о театральном танце. Лукиан объясняет, что он не будет говорить о танце-ритуале, потому что это сакральное знание и его не следует распространять среди непосвященных. Социальный танец, то есть танец для удовольствия, в диалоге вообще не упоминается, если не считать одного предложения: «Так и всем известный фригийский вид, что пляшут на пирушках в опьянении во время попоек деревенщина, выделывая, часто под дудку женщины, порывистые, тяжелые прыжки, — и эту разновидность, доныне еще преобладающую в деревнях, я пропустил не по незнанию, а потому, что она ничего не имеет общего с совершенным танцем».
Начиная диалог, Кратон заявляет, что образованный, взрослый, здравомыслящий и уважаемый в обществе мужчина мог бы найти занятие более благопристойное, чем смотреть, как другие мужчины — в тонких одеждах, изнеженные, словно женщины, — изображают из себя недостоверных персонажей, отбивая ногою размер. Ликин уточняет у Кратона, ходил ли он сам в театр, на что Кратон отвечает: «Только этого еще не доставало! Чтобы я с моей длинной бородой и седой головой уселся среди всех этих бабенок и обезумевших зрителей и стал вдобавок в ладоши бить и выкрикивать самые неподобающие похвалы какому-то негоднику, ломающемуся без всякой надобности!»
После этого Ликин переходит к похвале танца. Начинает он с того, что «пляска — это занятие не новое, не со вчерашнего и не с третьего дня начавшееся: люди, сообщающие наидостовернейшие сведения о родословной пляски, смогут сказать тебе, что одновременно с происхождением первых начал вселенной возникла и пляска, появившаяся на свет вместе с ним, древним Эросом. А именно: хоровод звезд, сплетенье блуждающих светил с неподвижными, их стройное содружество и мерный лад движений суть проявления первородной пляски. После, мало помалу развиваясь и совершенствуясь, пляска теперь, как кажется, достигла последних вершин и стала разнообразным и всегармоничным благом, сочетающим в себе дары многих Муз». Далее Ликин рассказывает о том, какую важную роль играет пляска в биографии греческих богов и в культуре разных народов, и говорит о качествах, которыми должен обладать танцор театра.
Любопытно, что когда реформатор балетного танца Жан-Жорж Новерр в «Письмах о танце» 1760 года писал, чем плох современный ему балет и какими качествами должен обладать идеальный танцовщик и балетмейтер, он почти слово в слово повторял Лукианское описание идеального древнегреческого танцора. Так что околотанцевальная риторика — это воистину островок стабильности в европейской культуре.
Средневековые сомнения
В средние века знали и Лукиана, и то, что в жизни язычников танец играл важную роль, — это был повод осуждать танцы как языческое занятие. Однако у христианства были и собственные отрицательные примеры. Первый — танец иудеев вокруг золотого тельца, пока Моисей добывал скрижали, а второй — танец Саломеи.
Христианские авторы, осуждавшие танец, трактовали образ Саломеи как порочной танцовщицы с известной долей фантазии:
- Танец ассоциируется с язычеством. Анонимный экзегет IX в. называл весь эпизод с танцем на пиру «дьявольским и идолопоклонническим». Более того, с точки зрения некоторых церковных мыслителей, он мог даже символизировать похотливость иудеев.
- Танец — сатанинское занятие per se, а в образе Саломеи танцевал сам дьявол.
- Профессиональный танец (примером которого считался танец Саломеи) нередко был занятием низших классов, и молодой женщине из благородной семьи не подобает танцевать, тем более — на торжественном приеме в присутствии гостей. Акробатическая поза Саломеи явно означала непристойность ее поведения. К тому же, еще с античности проводили параллель между театром и публичным домом. Сторонников такой точки зрения считали, что и актеры, и женщины легкого поведения зарабатывали на жизнь одинаково — торгуя своим телом. Так, один немецкий анахорет XI в. называл Саломею акробаткой («Она танцевала, как акробат, проворная телом»), а во флорентийском житии начала XIV в. Саломея названа исполнительницей «жонглерского представления».
- Танец несет в себе собственно сексуальные смыслы и ведет к торжеству пагубных страстей, что и произошло в результате танца Саломеи.
У средневековой критики танца была одна проблема: в том же священном писании есть и положительные примеры танца, причем в исполнении ключевых персонажей. Несомненно «положительные» примеры — история о танце царя Давида перед Ковчегом завета и танец Мириам, сестры Моисея, во главе хора из поющих, пляшущих и играющих на литаврах женщин после чудесного перехода израильтян через Красное море. Если Мириам еще можно было как-то игнорировать, то Давида нет. Поэтому отношение официальной средневековой идеологии к танцу не было однозначном отрицательным.
Что касается реальной практики, церковь не могла избавиться от танцев вообще. Во-первых, она их наследовала вместе с народной языческой культурой, которая была христианизирована. Во-вторых, сами церковные обряды и службы были насыщены танцевальными ритуалами и эпизодами — во многом языческими.
На протяжении всего Средневековья церковные праздники были поводом для танцев в кафедральных соборах, коллегиальных и приходских церквях. Согласно одному проповеднику XII в., танцы совершались на Рождество, день св. Иоанна, в день Обрезания Господня и на празднество Богоявления. Причем дьяконы были главными танцорами на первом празднике, священники на втором, мальчики из церковного хора на третьем, подьячие на четвертом.
Изгнать танец из церкви пытались многократно, но тщетно. Танец порицали на церковном соборе в Авиньоне (1209), Риме (1231), в Коньяке (1260). В Пуи в 1327 г. духовенству запретили танцевать в день Обрезания Господня. В 1435 г. собор в Базеле высказался против танца в церковных зданиях. В XV в. Антоний, епископ Флоренции, с огорчением обнаружил, что «священники и сами в церквях танцуют, а иногда еще танцуют кароли с женщинами». Собор архиепископа реймсского, состоявшийся в Суассоне в 1546 г., запретил маскарады, развлечения, танцы, торговлю в церквях, но должного результата это не принесло. В Англии мы обнаруживаем запись 1490 г. о вознаграждении некоему Уильяму Берлингеру за уборку церкви и первомайскую пляску в нефе.
Отношение духовенства к запретам было двояко. Вообще епископы мечтали уничтожить то, в чем видели святотатство. С другой стороны, соборные каноники и сельские священники были готовы дозволять танцы в церкви, чтобы или руководить ими, или самим принимать живое участие, невзирая на взгляды епископов (в некоторых районах, например, новоиспеченный священник, отслужив первую мессу, танцевал в церкви со своей матушкой).
Танец и смерть
С первых веков христианства танец был одновременно связан с представлениями о радости и о смерти. В IV в. верующие танцевали на могилах христианских мучеников. На первый взгляд это звучит как святотатство, но на практике они праздновали физическую мученическую смерть как переход к лучшей жизни на небесах. Один из гимнов, сочиненных не позже V в. в честь христианских мучеников, призывает молящихся выражать радость «танцуя и исполняя большие прыжки». Позже, в каролингскую эпоху, возник феномен круговых танцев вокруг мощей святых. Например, в 825 г. толпы танцующих людей встречали прибытие мощей Св. Себастьяна в Суассон.
В каком-то смысле надгробные танцы освобождали участников от страха смерти, служили своего рода заговорами. Существовало поверье, что смерть и сама восстает из могил и танцует на кладбище, а те, кто становится свидетелем и кого она приглашает на танец, умирают в течение года. Были и другие легенды, объединяющие мотивы танца и смерти.
В X в. один из аббатов запретил мужчинам и женщинам петь и танцевать на похоронах, поскольку «танцы и прочее веселье на кладбище — это языческое изобретение Дьявола, не только чуждое христианству, но и противное человеческой натуре». Но подобные танцы продолжались как минимум до XV века, а все попытки их запретить, судя по источникам, были бесплодны.
Символическая связь танца со смертью превратилась в связь танца с представлением о загробной жизни вообще, в том числе жизни праведников на небесах. В христианских текстах, например, упоминался танец учеников вокруг Иисуса Христа под аккомпанемент христианских гимнов. Уже в III веке отцы церкви начали писать о танцах ангелов на небесах, чаще всего именно о хороводах ангелов, например: «Вспомним о тех, кто ныне вместе с ангелами танцуют танец Ангелов вокруг Господа Бога. Как будто бы пребывая во плоти они исполняют священный танец жизни подобно тому, как здесь на земле они исполняли небесный танец». В другом тексте автор этих строк грозно осуждал порочные взгляды и громкий смех танцующих женщин, так что наверняка небесный танец и танец вообще в его представлении не были напрямую связаны между собой.
К XV веку упоминания небесного танца стали общим местом в популярных сочинениях, посвященных мистической любви или благородному воспитанию и достойной жизни. Например, в «Романе о Розе» (XIII в.) и «Романе об Александре» (XII в.). Благодаря таким ассоциациям, описания вполне бытовых, обыденных круговых танцев могли сопровождаться рассуждениями о благах, связанных с этими танцами.
Но, опять же, все было не так просто. Раз ангелы танцуют на небесах, значит, демоны, (которые, как известно, вслед за лидером не в состоянии изобрести ничего своего) только пародируют и извращают все хорошее, тоже танцуют хороводы, но низкопробные и непотребные! Увы, никакие небесные танцы не спасали бедных любителей хореографических развлечений от бесконечных проповедей и отповедей, поскольку проповедники чаще всего приводили отрицательные примеры танца — упорно ассоциировали с распущенностью, язычеством, слабостью ко греху. Один из проповедников XIII века, например, называл танцы хороводами, в центре которых царит дьявол, а женщин, которые ведут танец, сравнивал с коровами, носящими колокольчик на шее. Танцующих женщин вообще называли служительницами дьявола, кароли (круговые и линейные танцы) называли дьявольскими службами, а тех, кто в них участвовал — монахами и монахинями дьявольского служения. Среди прочих грехов, проявлению которых способствует танец, нередко упоминался и грех гордыни.
Квинтэссенция подобных макабрических представлений о танце — легенда, которая кочевала из одного источника в другой несколько веков, начиная с XI. Это история о том, как в канун Рождества в небольшом саксонском городе три женщины и пятнадцать мужчин решили пойти на танцы на кладбище вместо того, чтобы отправиться к мессе. Священник попробовал их пристыдить, но они, влекомые дьяволом, игнорировали его слова. Тогда он проклял танцоров и сказал, что они в наказание будут танцевать целый год. Среди танцоров была его собственная дочь; когда священник схватил ее за руку, чтобы вытащить из круга танцующих, рука девушки отвалилась. К концу двенадцатого месяца танцоры вытоптали землю настолько, что ушли в нее по пояс и едва могли двигаться. Когда, наконец, танцоры смогли остановиться, все они провалились в глубокий сон. Все женщины и один мужчина умерли во сне, по всей видимости, от недостатка веры. Оставшиеся в живых страдали от заболеваний опорно-двигательного аппарата до конца жизни.
Танец Смерти в народном представлении либо предшествует смерти, либо следует за ней. В его изначальном варианте движения скелетов и движения смертных принципиально отличаются: смерть совершает активные танцевальные движения, скелет танцует скорее что-то народное, а живые — бассданс (собирательное название придворных танцев, буквально «танец снизу», без прыжков).
Гравюры XVI в.
Приблизительно между 1524 и 1535 гг. в Нюрнберге напечатали серию ксилографий, то есть гравюр на дереве, с изображением так называемых «Крестьянских праздников». Это первое в истории искусства изображение празднующих крестьян — пирующих, пьющих, танцующих, обнимающихся и иногда дерущихся на специально организованных праздниках, приуроченных к церковным праздничным дням. Традиция Крестьянских праздников существовала почти полтора века и стала особенностью Северного искусства периода Ренессанса и Барокко.
Церковные праздники начинались в воскресенье или другой праздничный день, длились больше недели летом и осенью и объединяли в себе как религиозные торжества, так и всяческие развлечения. Церковные праздники были так популярны среди сельских жителей, что городской совет боялся, как бы их запрет ни привел к народным волнениям.
Сохранились многочисленные тексты, где осуждаются большие шаги крестьян во время танца, повороты и кружения девушек и женщин, обыкновение поднимать женщин за талию в прыжке вверх. Примеры всех этих действий можно найти в упоминаемых гравюрах — они фактически иллюстрируют тексты запретов.
Один из самых влиятельных нюренбергских проповедников Андреас Осиандер писал своему другу в 1550 году, что он не против танцев на свадьбе его дочери, но каждый, кто повернется в танце во время свадьбы, должен будет заплатить штраф.
Что же мешало проповедникам запретить уже наконец все эти танцы?
Во-первых, здравый смысл. Чемпионом здравого смысла был глава ордена доминиканцев, который в XVI веке писал, что иногда танцы очень даже уместны — например, на свадьбах. Он рассуждал так: «Что касается крестьянской привычки плясать во время праздников, было бы неумно запрещать это. Ну правда, если они не будут заняты танцами, они начнут проводить свое время в праздности и устроении всяческих беспорядков, что будет опасно для общественного благосостояния».
Во-вторых, танец долго считали полезным для здоровья. Еще в трактате багдадского врача-христианина XI в. Ибн Бутлана была часть под названием «Sonare et Ballare» («Музицирование и танец»), в которой подчеркивалась важность гармонии — танца, музыки и тела. А в медицинском трактате XVII века перечислялись физические нагрузки, показанные при разных состояниях здоровья, причем среди интенсивных нагрузок были игра в мяч и танцы, а среди умеренных — рыбалка и ходьба.
Правда, и по вопросу пользы для здоровья не было единомыслия. Это хорошо иллюстрирует цитата из рассуждений женевского епископа, опубликованных в 1657 году: «О танцах я скажу так, как доктора говорят о грибах: лучшие из них не стоят многого. Если обстоятельства вынуждают тебя есть грибы, убедись, что они хорошо приготовлены. Если по какой-то причине ты не можешь избежать посещения бала, убедись в том, что танцы хорошо организованы. С достоинством, грацией и благородными намерениями. Ешьте грибы, но понемногу и изредка, говорят доктора, ибо как бы хорошо они ни были приготовлены, избыток сделает их ядовитыми. Танцуй мало и изредка, говорю я, ибо иначе ты повергнешь себя в опасность привычки к танцам».
После XVII века танец как искусство и как социальная практика прочно закрепился в культуре, но суть критики танца от Средневековья до XX века уже принципиально не менялась.
Общество
Вероника Сурняева
Машины и Механизмы
Всего 3 комментария
Открыть
Свернуть
Комментировать
-
Познавательно! Но это история про дела давно прошедших дней.
-
Может, и про дела прошедших дней, но риторика осталась)
-
Ника, аудитория хочет продолжения на тему) Как в песне:"Мода часто совершает резкий поворот,Завтра может быть, кто знает, воскресят фокстрот,И однажды завуч школьный маму позовет:«Вашим сыном не довольны»,« да вашим сыном не довольны, Танцевал фокстрот»"...
Синестезия — наследственная мутация генов
Антропогенез.ру представил новую родословную человека
