Игры в историю

Автор: Андрей Буровский

Сложность в том, что в истории неизбежно присутствовали люди, личности. Исторические события совершались людьми, по их желаниям и воле.

Трудно изучать историю и не задаваться вопросом: а что если бы не было Александра Македонского? Скажем, если бы Александр совершенно не хотел завоевывать Вселенную? Царвствовал бы себе в Македонии, и это бы его вполне устраивало? Или если бы Наполеон хотел не воевать, а изучать насекомых? Ведь именно этого хотел современник Наполеона Анри Фабр – тот самый, который написал двухтомник «Нравы насекомых». Вряд ли он был глупее Бонапарта, уступал ему способностями или волевыми качествами.

Историки изучают (или описывают) события. Если такова была историческая необходимость, то получается, эти события не могли не произойти. Если так, то Франция при Наполеоне была обречена начать войну с Россией. И точно так же она обречена была эту войну проиграть.

Но трудно не задаться вопросом: что могло бы произойти, если бы все-таки Наполеон пошел не на Москву, а на Петербург? Тогда расстояния были бы привычнее, коммуникации надежнее. Петербург воспринимался русскими совсем не так, как Москва; его вряд ли подожгли бы жители...

Историческая наука на такие вопросы отвечает туманно: мол, произошло бы все равно то же самое, но в другой форме или другим способом. Доказательно ли это? Нет, скорее совершенно непонятно.

Разумеется, существуют границы возможного. Трудно представить версию исторических событий, при которых у Наполеона (или у русской армии; или у англичан) появились бы пулеметы.

Так же трудно представить себе Бонапарта (или Александра, или герцога Веллингтона), который вдруг проникся бы идеей равенства людей, раскаялся и ушел в монастырь. Но даже в границах возможного очень многое может происходить совсем по-разному.

Вряд ли Александр Македонский был обречен умереть, едва перевалив за тридцать. Он вполне реально мог бы прожить не 34 года, а, скажем, 64 или все 84. Он мог бы лучше подготовиться к индийскому походу... и завершить его более удачно. После неудачного похода в Индию он мог пойти на завоевание Запада. Арнольд Тойнби рисует картину современного мира, – каким он был бы, сумей Александр построить Мировую империю. С правлением сотого и двухсотого царя из династии Александра, с мировым языком на базе греческого и с единым мировым государством...

Один из ведущих ученых-эволюционистов нашего времени Михаил Будыко моделирует «вероятную историю» – если бы Александр прожил еще несколько лет и завоевал Италию и Рим. Если бы Империя не была двуязычной и двухкультурной, не возникло бы противостояние греческого Востока и латинского Запада.

В жизни всякой страны и народа возникают моменты выбора... Выбора, конечно, не самих событий – а дальнейшего пути развития. Типичный пример такой бифуркации – русское Смутное время, 1600–1613 годы. Историки вполне серьезно полагают, что в это время могло сложиться несколько разных вариантов общества. Могла возникнуть «европейская Россия», принявшая католицизм – в унии с Литвой и Польшей. Могла сложиться Россия, выбравшая европейский путь развития, но вне прочных союзов и уний, как самобытное православное государство. Россия могла распасться на несколько государств с различной судьбой. Была и возможность развиваться в изоляции от Европы, в жесткой конфронтации с передовыми государствами. Волею судеб именно эта возможность оказалась реализованной. Но и другие были совершенно реальны. В 1600 году никто не мог сказать – как повернется. Все решилось только в 1612–1613 годах. К этому времени страна выбрала набор правил, по которым ей развиваться дальше – новый канал эволюции.

Политическая карта мира в альтернативной исторической реальности Оруэлла 

Американские «новые историки» начали моделировать варианты исторических событий. С помощью системы мощных ЭВМ, вводя десятки и сотни исходных параметров, они рассчитывают возможные варианты событий. Возникает целое «древо» более или менее возможных вариантов.

В числе прочих, смоделировали и вариант развития Русско-Польско-Литовской сверхдержавы. Вероятность ее возникновения оценивается как довольно значительная – 15%. Итак, к концу XVII века эта СверхРусь вступает в войну с Турецкой империей и отнимает у нее все славянские земли. В середине XVIII века СверхРусь с вероятностью 30–50% обрушивается на германские земли, стремясь к гегемонии в Европе. Затяжная война длится несколько десятилетий. Ее следствием становится развал всех европейских государств, кроме Британии и Скандинавии, сокращение населения на треть, деградация культуры. В этой войне никто не побеждает, и к концу XVIII века Британия, после промышленного переворота, становится полновластным диктатором пепелища всей Европы...

Не могу отделаться от мысли: хорошо, что это только компьютерная модель.

Правда, есть и более оптимистический вариант. СверхРусь проигрывает Турции войну. И в начале XVIII столетия начинается широкая полоса реформ, европеизация всех сторон жизни страны – только эти реформы не проходят по границам сословий, как было после Петра I. Не возникает противостояния «власти и народа», «интеллигенции и народа», европеизированного дворянства и живущего общинами крестьянства... В результате СверхРусь к концу XIX века становится страной, скажем так, среднеевропейского типа и уровня развития...

После чего в колоссальной державе возникает несколько автономных регионов, самостоятельных в принятии ряда решений (типа «земель» ФРГ). Эти регионы медленно, но верно отдаляются друг от друга, превращаясь в самостоятельные государства, может быть и с разными доминирующими этносами... Что, естественно, к началу XX века чревато грандиозной войной между ними. А война, естественно, могла бы иметь несколько совсем разных следствий...

В общем, идеальных моделей не получается.

Наверное, внимательный читатель уже не раз вспомнил о компьютерных играх типа «Цивилизации». Впрочем, и другие «стратегические» игры таковы, только «Завоевание Европы» делается с учетом реалий европейской политики начала XX века, «Международное рыболовство» – на основе экологических реалий, а «Дюна» или «Звездные войны» апеллируют к начисто выдуманным, фантастическим «реалиям». Разница есть, но принципиально – велика ли она? В историю играют чаще всего люди достаточно молодые, часто семи-восьмиклассники, редко совсем взрослые парни и девушки.

Может быть, эти игры мешают детям учить «настоящую историю»?

Но давайте вдумаемся – что стоит за этим «серьезным изучением истории»? Чтение учебников (устаревших в среднем лет на двадцать); чтение «серьезных» книг, среди которых немало написанных в прошлом веке, и еще больше написанных между мировыми войнами. Евгения Тарле до сих пор считают «классикой». А ведь он устарел на века. Читать его следует в лучшем случае как раритет типа «Истории великого бунта» лорда Кларендона (описавшего Английскую революцию 1642–1648 гг.). По многим параметрам Е. Тарле и сэр Кларендон в большей степени современники, чем каждый из них – современник историков 1980–1990-х годов.

Историческое образование в школе основывается на теориях, родившихся в позапрошлом столетии. Эти идеи предполагают не «просто» выучивание множества фактов, дат, событий, имен. Но все историческое образование, все это выучивание единственно возможных событий формирует представление об истории как об одновариантном, однонаправленном процессе. А это совершенно не соответствует современному состоянию науки.

И то, что историю продолжают преподавать именно так – описательно, безвариантно, как цепь «не могших не произойти» событий, далеко не безвредно. Мало того что человек, живущий на рубеже XX и XXI веков, изучает науку XIX столетия. Выглядит это так, как если бы современный физик изучал «теплород», биолог – «самозарождение», а географ – «Великий Южный материк». 

Но самое важное – такое изучение истории формирует вполне определенный психотип...

Давно известно, что опыт, приобретенный в одних сферах жизни, неизбежно переносится и на другие. «Одновариантная» история учит, что всегда было ровно то, что должно было быть. Человек если и мог влиять на что-то, то на сущую малость. Да и то влияли разве что цари, военачальники, министры, и никак не «маленькие» люди.

Такая история учит, что мир, в котором мы живем, никак не мог быть принципиально отличным от знакомого. Не могло не быть революции 1917 года. Не могла не грянуть II Мировая война. На экранах телевизоров не мог не появиться жующий мочалку Брежнев...

Но если так – что может сделать человек? Тем более, не министр и не полководец? Вероятно, только смириться с действительностью, как бы она ни была безобразна. Прими то, что дает тебе жизнь, не думай, что можно изменить сущее. И не дергайся, формируя будущие условия жизни. Все равно все решится без тебя. Это безрадостная, мрачная философия покорности судьбе. Она не имеет ничего общего ни с античной, ни с христианской идеей благодарности за бытие. Христианин вовсе не принимает мир таким, каков он есть. Он приходит в мир, где ему предстоит поработать – и головой, и руками.

Фатализм «детерминированной истории» с ее удручающей неизбежностью последовательных событий сравним скорее с идеологией «Аум синрике» или с фатализмом мусульман.

Если реально может сбыться только один путь выхода из бифуркации, если этот выход заранее известен – что проку в спорах, в попытках изменить свою судьбу? Тем более что проку в попытках договориться о чем-то, примиряя противоречия между участниками событий? Единственное, что можно сделать – это угадать, что «правильно» в данных условиях. Соответственно, всякое отклонение от того, что «правильно», рассматривается как «неправильное» и «несоответственное». Именно такое отношение к истории активно формировал Алексей Толстой, – к полному удовольствию Иосифа Виссарионовича. В его романах очень последовательно проводится мысль об одном-единственном «правильном» пути истории, воплощенном то в Сталине, то в Петре (больше похожем не на реального исторического Петра Алексеевича Романова, ставшего русским царем, а все на того же хозяина самого А. Толстого).

В играх история имеет сослагательное наклонение

Соответственно, всем остается только преклонить колена перед тем, кто «правильно понял» веления момента. Все старообрядцы, бояре, «уклонисты», офицеры, интеллигенты имеют право на существование только в той мере, в которой служат «единственно верному пути». А если они, по глупости или по злонамеренности, не хотят или не могут этого – что ж! пусть пеняют на себя, так им и надо, отброшенным на обочину истории...

Эта позиция противоречит не только данным науки и не только элементарному здравому смыслу – но и любому, пусть даже самому умеренному демократизму. Человек, всерьез принявший такую концепцию исторического процесса, в любой ситуации будет искать «того, кто знает как надо». И ведь найдет, обязательно найдет! Или сам станет «тем, кто знает». А поскольку «знающих как надо» неизбежно будет много, и притом с очень разными проектами новых «каналов эволюции», – столь же неизбежной становится и гражданская война между «знающими» и их сторонниками.

Вне зависимости от любви к компьютерам, приходится признать, что стратегические игры формируют совсем другой психотип, и совсем другой набор личных качеств.

В основе всего здесь лежит представление о многовариантности происходящего. Из данного нынешнего момента может быть много путей, и в разных направлениях. Какой путь «правильный» – заранее неясно, каждый участник событий может выбирать эти пути и влиять на конечный результат. Если участников событий много – ничто не мешает им договориться о пути оптимальном для всех. Ведь в таких играх нет жрецов истин в последней инстанции.

Мне легко возразить: ведь чтение книг разных направлений тоже позволяет видеть... ну, по крайней мере, разное отношение к «единственно возможным» событиям. Читая лорда Кларендона, полезно взять для контраста томик Гоббса. Официальная марксистская трактовка событий 1917–1922 годов дополняется книгами издательства «Посев», изданиями монархистов, – не говоря о троцкистах, меньшевиках и анархистах.

Но все это – узнавание разных отношений к свершившейся «исторической неизбежности». Никакое чтение не позволяет ребенку, подростку самому изменять и моделировать историю. Становясь «богом микрокосмоса», парень приобретает не просто знания – он накапливает опыт пусть виртуального, но изменения и формирования ситуации. Игровой ситуации, конечно.

Но, во-первых, и в других сферах жизни игра всегда предшествует реальности. Мы играем в «машинки» задолго до того, как впервые сядем за руль. А во-вторых, уже говорилось о том, что опыт из одной сферы жизни непременно переносится в другую.

Настанет день, и опыт принятия ответственных решений, участия в эволюции, в строительстве цивилизации непременно скажется. Трудно отказаться от мысли – скажется весьма конструктивно.