Диалог у эшафота

     Смертная казнь была, есть и будет. Была она во времена зарождения первых государств (тогда и появилась), существует в доброй половине стран сегодня и, конечно, вряд ли исчезнет завтра. Слишком уж далек «венец творения» от идеала. Многие, правда, уверены: смертная казнь не уменьшает число преступлений. Впрочем, смотря каких. Маньяков, которые жаждут крови больше, чем жизни, она едва ли остановит; людей, убивающих ради корысти, может.

– Нормы права не должны быть связаны с эмоциями, жаждой мести и попытками вершить справедливость на свой лад, – говорит петербургский психоаналитик Дмитрий Ольшанский. – Право создано не для того, чтобы расплачиваться или отыгрываться, а для того, чтобы определять человека как юридического субъекта, прописывать его позицию по отношению к социальным институтам и другим субъектам. Поэтому преступника карают не для того, чтобы отомстить ему, а просто потому, что за преступление полагается наказание, такова норма закона. Это нужно не столько для ощущения справедливости, сколько для стабильности социального порядка. О человеке как о юридическом субъекте можно говорить только в регистре прав и обязанностей, когда он понимает, что его действия повлекут определенные последствия. Нас и людьми делает только то, что мы являемся субъектами закона.

Это и понятно. Если бы казнь была продиктована лишь местью, в Китае бы не расстреливали за взятки, а при Сталине не отправляли в лагерь за колоски. Это нелогично. Казнь во все времена была методом урезонить общество. Самый надежный способ для этого – запугать. Недаром казни и в былые времена, и во многих странах сегодня происходят публично – чтобы другим неповадно было.

А как же четвертование, колесование, сожжение, варение в кипятке, бросание хищникам, распятие, наконец? Все эти пыточные казни практиковались еще лет триста назад в Европе, а где-то существуют по сей день. Классический, казалось бы, садизм и форменное безобразие.

Дмитрий Ольшанский: «Если говорить о былых временах, то тогда была абсолютно другая эпоха, и человеческий субъект был совершенно иным. При Петре не было даже намека на права человека. В тот период и современного представления о человеке-то не было. Первая декларация прав человека и гражданина, как известно, появилась во времена Великой французской революции в 1789 году, когда в России правила Екатерина II, которая в ответ на это, кстати, отменила телесные наказания для дворян. И это уже был немаловажный шаг. Представление о человеке как личности появилось только при Ренессансе, как об автономном мыслящем субъекте – не ранее XVII века, как о носителе неотъемлемых прав – в результате Великой Французской революции. Поэтому переносить наши теперешние представления о человеке на предыдущие эпохи – это все равно что спрашивать: почему Петр не пользовался вай-фаем, это ведь так удобно».

«Жизнь приходится считать минутами, она коротка. Сейчас пишу эту записку и боюсь, что вот-вот растворятся двери и я не докончу. Как скверно я чувствую себя в этой зловещей тишине! Чуть слышный шорох заставляет тревожно биться мое сердце… Скрипнет дверь… Но это внизу. И я снова начинаю писать. <…> Страшная мертвая тишина давит на меня. Мне душно. Моя голова налита как свинцом и бессильно падает на подушку. <…> Встанешь утром и, как ребенок, радуешься тому, что ты еще жив, что еще целый день предстоит наслаждаться жизнью. Но зато ночь! Сколько она приносит мучений – трудно передать… Ну, пора кончить: около двух часов ночи. Можно заснуть и быть спокойным: за мной уже сегодня не придут», – это одно из писем смертников родным, которые собирал известный публицист, борец со смертной казнью в дореволюционной России Владимир Короленко.

А это слова обитателя колонии «Белый лебедь» Максима Меркулова, приговоренного к пожизненному заключению: «Я не рад, что в отношении меня отменили смертный приговор. Я бы предпочел, чтобы меня расстреляли. Если говорить о помиловании, то, возможно, это был бы лучший вариант, чем жить здесь…» (Из серии передач телеканала ДТВ «Диалоги с убийцами»)

– Нет однозначного ответа на вопрос, что должен чувствовать человек, которого приговорили к смертной казни, – это зависит от того, как человек относится к жизни, – говорит Дмитрий Ольшанский. – Если он ненавидит жизнь или страдает, то для него это будет облегчением. Или, скажем, террорист, который хочет умереть, чтобы попасть в свой вымышленный рай: смертная казнь для него не наказание, а помощь в реализации намерений.

Не так, впрочем, страшна казнь, как ее ожидание. В статье «Взгляд врача на смертную казнь, или Некоторые аспекты некрофилии в обществе» психолог Виктор Гурский описывает наблюдения криминолога Роберта Джонсона, который в 1978 году провел опрос ожидавших смертного приговора. Большинство из них не могли думать ни о чем, кроме смерти. «Их преследовали мысли о том, как будет проходить казнь на электрическом стуле, воздействие тока на тело, они ярко и во всех подробностях представляли казнь в своем воображении. Их заботило, как они будут себя вести, когда за ними придут и поведут в камеру для казни; случится ли с ними истерика, нервный срыв, будет ли казнь болезненной; как воспоминания о казни скажутся на их семьях», – пишет Гурский.

Еще один постоянный спутник смертников – ночные кошмары. В мельчайших подробностях им снится наказание. Весь свет сужается до одного дня. Того самого. Люди все меньше интересуются внешним миром, уже не желают встречи с родственниками. Такое состояние Джонсон называет «смертью личности» – смесь глубокой депрессии, апатии, потери чувства реальности, умственной и физической деградации. В ряде случаев внутренняя кончина возникает задолго до «внешней». Впрочем, многие умирают, так и не дождавшись казни, – от разрыва сердца.

В России смертной казни нет. Вернее, с 1997 года на нее наложен мораторий. Высшая мера наказания (или, как говорят на зоне, «вышак») у нас сегодня – пожизненное заключение. Некоторые убеждены: это даже хуже и, по сути, та же казнь. Только в рассрочку.

– В условиях тюремного заключения психика человека, разумеется, меняется. А у пожизненников тем более, – рассказывает психолог при тюремной психиатрической больнице, пожелавшая остаться неизвестной. – Такие люди становятся, с одной стороны, чрезмерно сенситивными (чувствительными), с другой – безучастными ко всем остальным, ко всему, что происходит вне их мира. Их мучает пустота, отсутствие какого-либо жизненного смысла, отчаяние. Неудивительно, что некоторые из них начинают уходить в себя до такой степени, что для этого состояния даже придумали термин – «тюремный аутизм», когда человек рвет абсолютно все связи с внешним миром, ни с кем не общается. Почему он возникает? Тут, на мой взгляд, уместно сравнение просто с очень одиноким человеком. Вот он живет в совсем одиноком мире, а потом начинает разговаривать сам с собой. Этот диалог необходим ему как способ самоидентификации: меня кто-то слышит, кто-то понимает. Даже если это я сам. Ведь мы идентифицируемся через людей. Осознавать себя мы можем, лишь «отражаясь» во внешнем мире. Когда мы общаемся с кем-то, мы знаем, что мы есть. В конце концов такой человек доходит до стадии, когда ему действительно уже никто не нужен.

– Описано состояние под названием «тюремный параноид», – говорит кандидат медицинских наук, ассистент кафедры психиатрии и наркологии СЗГМУ им. И. И. Мечникова Ольга Задорожная. – К его развитию ведет арест, страх наказания, пребывание в тюрьме. У таких людей развиваются бредовые идеи осуждения, они во всем видят «намеки» на тяжелый приговор. Могут даже возникать галлюцинации. Это состояние обычно прекращается при переводе пациента из тюрьмы в стационар.

Но иногда таких людей посещает счастье. Чаще всего – во сне, но случается, и наяву. Без причины – возможно, просто потому, что человеку это чувство необходимо хотя бы изредка. «Динамика психических состояний осужденных пожизненно изматывает их психику донельзя: то обостренная чувствительность, подозрительность, отчужденная закрытость, то грезы или неадекватная возбужденная радость, “парение”», – пишет в своей статье «Отчужденные: Абсолют отчуждения» знаменитый психолог и специалист по оказанию помощи в экстремальных ситуациях Валерия Мухина.

Поводов для страданий в тюрьме – масса, и один из главных – крошечная камера. Да, всего лишь. Потребность в определенном количестве места заложена в нас физиологией. Как у животных, которые ревностно охраняют свою территорию. Если пространства мало, человек начинает страдать – и физически, и морально. Скученность рождает в человеке тревогу, напряжение и агрессию. И чем дальше, тем сильнее.

Жалко стало? Узнайте о подробностях ими содеянного. А ведь есть еще «палачи» – люди, приводящие в исполнение смертный приговор. Их жалеть логичнее. «После такой работы я, порой, по неделе в себя прийти не мог. Сейчас рассказываю, а вся эта картина перед глазами стоит… – признавался азербайджанской газете “Зеркало” экс-начальник учреждения УА-38/1 УИТУ МВД Аз ССР Халид Юнусов, более двух с половиной лет приводивший в исполнение смертные приговоры. – В “Аргументах и фактах” писали: “Теряют рассудок и палачи. Психиатры утверждают, что редкий человек может остаться в своем уме после четвертого по счету убийства. Так что исполнителя приговора тоже ждет жестокое наказание”. А вот у меня тридцать пять было…»

Долго на этой должности не работали, просто не могли. Советские «палачи» хорошо получали и регулярно отдыхали на курортах. А тем, кто выслужился сверх «потолка» – более пяти лет, – даже давали звание полковника. И было за что: хотя туда в основном назначали, текучка «кадров» была ужасная. Но грязную работу все равно делали…

– Профессия палача, безусловно, предполагает садизм, – говорит Дмитрий Ольшанский. – Причем не сублимированный, социально одобряемый (как, скажем, у хирурга – когда он делает хорошее дело, а по сути – режет людей), а открытый садизм, я бы сказал, в чем-то перверсивный (извращенный. – Ред.). Это должен быть человек, который не просто открыто признает «я хочу убивать», но и сможет это делать. Другой вопрос, когда люди становятся палачами под страхом смерти – то, что бывало в концлагерях, где человек становился коллаборационистом, опасаясь стать жертвой расправы. Сегодня нигде или почти нигде в Европе смертной казни нет, это традиционно азиатская профессия. Поэтому человека, который готов стать палачом, нужно еще поискать.

– Если порассуждать с точки зрения психиатрии, люди, выбирающие профессию, связанную с казнями других людей, должны обладать своеобразным складом психики, – говорит Ольга Задорожная. – И в первую очередь это касается эмоциональной сферы. Существует понятие эмпатии. Это способность сострадать и сопереживать, качество, необходимое в профессии врача, социального работника, педагога и т. д. У людей, которых можно назвать палачами, это свойство должно быть редуцировано. Такая своеобразная эмоциональность может быть крайним вариантом нормы (акцентуация), пограничным состоянием (психопатия) либо проявлением более тяжелого психического расстройства. Крайне выраженная эмоциональная холодность или извращенная эмоциональность могут быть характерны для шизофрении. И конечно, кроме своеобразия эмоциональной сферы, для этих людей характерна агрессия, которую они реализуют таким легальным способом.

Что касается того отпечатка, который накладывает профессия палача на личность, – думаю, это довольно серьезное воздействие. Есть такое понятие – «профессиональная деформация» – изменение черт характера под воздействием того дела, которым ты занимаешься. Она характерна почти для всех профессий, но наиболее выражена у людей, работающих в сфере «человек-человек». Сталкиваясь каждый день с такими травмирующими факторами, как смерть, страдание и т. д., психика становится менее восприимчивой, происходит некое огрубение. Это своего рода защитная реакция.

В 1971 году американский психолог Филипп Зимбардо набрал 24 добровольцев, пообещав каждому по 15 долларов в день, и поделил их жеребьевкой на две группы: «охранников» и «заключенных». Создав на базе Стэнфордского университета импровизированную тюрьму, Зимбардо хотел выяснить, как тюремное заключение влияет на психику. Эксперимент, рассчитанный на две недели, был прекращен уже через шесть дней. Охранники — еще вчера законопослушные молодые студенты – вдруг начали превращаться в садистов. Те же тенденции обнаружились и у самого Зимбардо: несмотря на все ужасы, которые чинили охранники, он не желал прерывать эксперимент, и прекратить его потребовала невеста  психолога, Кристина Маслак, которая в опыте не участвовала. Эксперимент назвали Стэнфордским, а Зимбардо прославился (в 2009 году вышла книга Филиппа Зимбардо «Эффект Люцифера», а в 2015-м — художественный фильм «Тюремный эксперимент в Стэнфорде»). Главный вывод, следовавший из эксперимента — это то, что любой (или почти любой) человек при определенных обстоятельствах может превратиться в зверя. Заключенный и охранник — часто лишь две стороны одной медали. Совершенное преступление и казнь — наверное, тоже.