Между раем и концлагерем

Сегодня, когда одни искусственные государства (Ливийская Джамахирия) рухнули после 40 лет существования, другие (Куба и КНДР) законсервировались в своем развитии, а третьи (Венесуэла) переживают все новые кризисы роста, самое время вспомнить первую в истории человечества попытку создать идеальное государство, с нуля построить общество – во многом справедливое и во многом тоталитарное.

Для начала надо понять, куда приехали иезуиты, какой человеческий материал попал им в руки, и в каких условиях они начали строительство своей утопии.

Католическая церковь появилась в Латинской Америке вместе с завоевателями-конкистадорами в конце XV века. Церковная и колониальная власть шли рука об руку, вместе эксплуатировали природные ресурсы, обращали в рабство индейское население и участвовали в деятельности инквизиции. Однако священники были разные. На первых этапах освоения Южной Америки вся деятельность церкви зависела от ответа на вопрос о том, как следует относиться к аборигенам. Велись очень суровые богословские дискуссии. Кто такие индейцы? Если их принудительно крестить, становятся ли они такими же христианами, как испанцы, свободны ли они тогда, грешники ли они, запятнавшие себя язычеством, или «безответственные младенцы», которые нуждаются в наставлении и заботе? Откуда они вообще взялись – ведь в Библии нет и намека на Новый Свет и его обитателей? Есть ли у индейцев душа, и являются ли они людьми, а не человекоподобными животными? Эти споры кипели еще долго с момента открытия Америки.

Конкиста завершилась быстро. Территории Америки принудительно «испанизировались»: покоренным народам навязывались язык, обычаи и взгляды. В первые годы завоевания местное население банально обращалось в рабство и даже вывозилось в Испанию. В 1500 году королева Изабелла объявила индейцев вассалами короны и запретила их порабощать. Но освобождения не последовало. Наоборот, новоприобретенных подданных передали во «временное» владение испанским помещикам, чтобы те наставляли «этих детей» в вере и воспитывали их через труд и подчинение. Также индейцы, уже как «свободные люди», были обязаны платить налоги в размере ¼ от своих доходов. Так в Южной Америке закрепилась система «энкомьенды» (от испанского «энкомендар» – поручать, доверять) – вид крепостного права, чем-то напоминающий русские образцы того времени. Местное население оказалось под тройным гнетом: оно должно было работать на помещика, на корону и на церковь, выплачивая ей десятину.

На первых порах конкиста проходила огнем и мечом. Хлынувшие на континент обедневшие дворяне, преступники и отбросы испанского общества стремились к обогащению. По масштабам террора первые годы конкисты вполне можно сравнить с геноцидом. Корона даже была вынуждена одернуть своих «идальго» – если бы темпы уничтожения аборигенов сохранились, скоро стало бы некому работать. Параллельно шла повальная и формальная христианизация: патер приходил в деревню, всех крестил (добровольно или принудительно) и шел дальше, а индейцы, не понимая, что произошло, возвращались к своим прежним культам. «Новые законы» 1542 года объявляли индейцев свободными, но те продолжали платить «за свободу души рабством тела». Считалось, что непосильный труд помогает им быстрее христианизироваться. К середине века территории, доступные для испанских завоевателей, разделились между конкистадорами. В 1573 году запретили даже слово «конкиста»: его заменил термин «пацификация» – умиротворение.

В 1608 году испанские войска в Парагвае получили приказ покорять индейцев только «мечом слова». Тогда же иезуиты основывают свою первую редукцию (поселение).

В период конкисты труднодоступный Парагвай не привлекал особого внимания колонизаторов, хотя климат здесь благоприятный – при желании можно было собирать два урожая в год. Местное население составляли индейцы племени гуарани – «добрые, сентиментальные каннибалы». Племя практиковало поедание врагов и пленных, но исключительно в ритуальных целях. Почти все исследователи отмечают доброту, лучезарность гуарани, их глубокую религиозность, при этом близкую к монотеизму. Более благодатный материал для строительства государства еще нужно было поискать! В 1611 году иезуиты получают от Короны монопольное право на учреждение миссии в Парагвае. Обращенные индейцы на 10 лет освобождались от налогов, однако не все они переходили под власть иезуитов добровольно. Сломить племенную аристократию и вождей (касиков) удалось, включив их в чисто получателей продуктов эксплуатации племени. Касики стали переходным звеном между иезуитами и гуарани, и большинство из них нашли такое положение вещей весьма выгодным для себя.

Если взглянуть на жизнь одной отдельной редукции, перед нами предстанет странная смесь детского сада, богадельни и концлагеря. День в поселении был строго регламентирован от коллективного подъема с рассветом по удару колокола до 11 вечера, когда тот же колокол призывал к выполнению супружеских обязанностей. В одной редукции проживало от 500 до 2–3 тысяч индейцев, пара десятков распорядителей, которых индейцы выбирали из своего числа, и два отца-иезуита, один из которых занимался духовными делами (молитвы, крещение, похороны), а второй – чисто административными. В некоторых редукциях были театры, музыкальные оркестры, школы, мастерские. Гуарани учили ремеслу, военному делу, а также созданной для них латинизированной версии их языка, на котором печатались религиозные книги (испанский учить запрещалось – считалось, что это спасает от тлетворного влияния внешнего мира). Каждая редукция поставляла на внешний рынок огромный ассортимент товаров – чай, хлопок, кожу, воск, табак, а закупала, пожалуй, только соль, которой страшно не хватало.

В центре поселения стояли богато украшенная церковь, каменные дома иезуитов и распорядителей, здания мастерских, а сами гуарани жили в топившихся по-черному хижинах, которые они делили с домашним скотом, и спали на земляном полу. Обувь считалась ненужной роскошью. Никаких законов в редукции не было, повседневная жизнь регулировалась распоряжениями патеров. Наказания варьировались от устного порицания и битья кнутом до нескольких лет тюрьмы. Провинности были самые разнообразные – от неявки на утреннюю молитву до воровства или поедания сырым собственного скота.

Что касается соотношения коллективного и индивидуального – конечно, крен был сделан в пользу коллектива. Даже мужья и жены выбирались по решению иезуитов. Эта практика неоднократно приводила к тому, что часть населения редукции убегала в лес и там вступала в браки «по любви». Иезуиты при помощи уговоров и проповеди возвращали беглецов в деревню, но заключенные вне редукции браки были вынуждены признавать. Также к индивидуальному можно отнести владение примитивной домашней утварью и право на личное поле, где индеец мог работать, чтобы прокормиться, 3–5 дней в неделю. В остальные дни он обрабатывал «божье поле», урожай с которого шел в казну общины. Если глава семьи умирал, то участок, выделенный семье, возвращался во владение редукции. При этом иезуиты всячески подталкивали одиноких и вдовых к новым бракам даже в преклонном возрасте. Несмотря на такую активную демографическую политику, за 150 лет правления иезуитов численность гуарани сократилась почти вдвое – со 150 тысяч человек в 1610 году до 74 тысяч в 1739-м.

Однако причина краха Парагвайской утопии носила не внутренний характер, а внешний. Государство иезуитов перестало существовать, потому что Общество Иисуса было запрещено, а священники, принадлежащие к нему, выгнаны из Южной Америки.

Парагвайская провинция находилась на границе испанских и португальских владений. Еще в начале ее существования иезуиты завоевали доверие гуарани тем, что помогали им бороться с «паулистами» (от названия штата Святого Павла), которые совершали набеги на земли Парагвая и угоняли индейцев в рабство на португальскую территорию. Со временем иезуиты добились у Короны и Ватикана права раздать индейцам оружие. Сформировалась многотысячная и весьма боеспособная армия гуарани, которая быстро стала определяющей силой в регионе. Иезуиты воевали как с «родной» колониальной администрацией (даже брали штурмом ее столицу Асунсьон), так и с португальцами, дважды доходив до Сан-Паулу. Их армия даже отбивала попытки англичан высадиться на континенте, чем оказала неоценимую услугу испанской короне. Этим тоже объясняется долговечность государства иезуитов – своя боеспособная армия и система полного самообеспечения.

К середине XVIII века португальская элита стала активно лоббировать запрещение Общества Иисуса в Португалии. Причины ясны: иезуиты, несмотря на весь «интернациональный» характер их деятельности, воспринимались в Лиссабоне как агенты Мадрида и Рима. В 1759 году их окончательно изгнали из Португалии. До этого в 1750 году был подписан договор об урегулировании границ в Латинской Америке между Испанией и Португалией. Семь редукций оказались на португальской территории и должны были подвергнуться эвакуации. Их руководство всячески затягивало этот процесс, а потом и вовсе отказалось подчиняться. Были введены войска, часть иезуитов арестовали и выслали, другим удалось бежать, гуарани восстали, защищая своих священников. Восстание было жестоко подавлено. В 1767 году Орден запретили в Испании, а к 1773 году испанская монархия добилась его запрещения Папой Римским. Некоторое время Орден существовал в Пруссии, потом в России, пока опять не был восстановлен в 1814 году. Но Парагвайскому эксперименту к тому времени уже пришел конец. Иезуиты были удалены из Латинской Америки, редукции перешли под контроль светских властей и быстро опустели. Индейцы… Кто вернулся в леса, кто перебрался в более крупные города. Время божественных резерваций закончилось.

Как в итоге охарактеризовать парагвайский эксперимент – как духовный подвиг или как пример нещадной эксплуатации? Характеристики иезуитской утопии столь разнообразны, что никак нельзя понять, что это было – зло или благо. Ясно, что идеологически государство в Парагвае базировалось на испанских колониальных установках, которые можно свести к двум тезисам. Первое – индейцы неразвиты, мыслят и ведут себя как дети, поэтому нуждаются в наставлении. Второе – только монотонный и нещадный труд может сделать из них христиан и «испанцев». Отличие в поведении отца-иезуита и помещика в том, что помещики более наплевательски относились к индейцам. Иезуиты так же сильно их эксплуатировали, но проявляли долю гуманизма, заботясь о некоторой продовольственной безопасности. В то же время иезуиты препятствовали испанизации индейцев, прятали их от мира, заставляя сосредоточиться на труде. 

С развитием политэкономии стало ясно, что в основе действий иезуитов, мастеров мировой торговли, лежал сугубо прагматический интерес. Рабский труд, организованный с заботой об эксплуатируемых, способен приносить колоссальные прибыли. Если помещики доводили своих крепостных до полного изнеможения, то иезуиты, в сущности, делая то же самое, заботились о «рабах», как мастер о своем инструменте, который он чистит и смазывает, но потом использует по максимуму.

Экономист Поль Лафарг (зять Карла Маркса) писал, что «христианская республика, основанная иезуитами для полного осуществления евангелических принципов, оказывалась при ближайшем рассмотрении очень остроумной и прибыльной смесью крепостничества и рабства. Индейцы, как крепостные, должны были сами производить средства для своего пропитания и, как рабы, были лишены всякой собственности». Окажись каким-нибудь образом утопический Парагвайский проект жив сегодня, все консервативные издания мира хвалили бы Орден за то, что он вырвал индейцев из лап варварства и поставил их на путь прогресса. А все леволиберальные СМИ ругали бы иезуитов за то, что они лишили бедных гуарани их естественной среды и права на выбор, даже если это выбор между дикостью и прогрессом.