я могу Писать фантастику
Всех вершин не покорить, но стремиться к этому нужно
Владимир Марышев
Все записи
текст

Отклонение. Часть первая

Первая часть научно-фантастического рассказа.
Отклонение. Часть первая
Иллюстрации: Сергей Пономарев
Часть I
5 апреля
Медицинский центр имени Дональда Уэрта
Пространство наполнено мириадами треугольных теней. Они безостановочно пляшут в воздухе, вьются, напоминая гигантский рой мошкары. Порхание маленьких серых призраков непрерывно ускоряется. Тени смазываются, расплываются, образуя огромное бесформенное облако. Оно начинает клубиться и через несколько мгновений словно вскипает. В нем образуются угольно-черные сгустки, которые беспорядочно мечутся, втягиваясь в неистовый танец частичек серого варева. Сгустков становится все больше. Они растут, выпуская уродливые отростки, сливаются друг с другом, и, наконец, воцаряется абсолютный мрак, словно весь мир проваливается в бездонный колодец…

Немногие догадались бы об уникальности «Малютки Энни» с первого взгляда. Большая часть аппаратуры была скрыта внутри двухметрового ложа с овальным углублением. Приподнятое изголовье соединялось с рабочим местом оператора. В углублении неподвижно лежал человек лет шестидесяти пяти – семидесяти. Он был обнажен по пояс и опутан целой сетью проводов и прозрачных трубок. Провода заканчивались датчиками-присосками и вживленными в кожу пациента электродами, по трубкам подавались сложные растворы.
– Хотел бы я знать, что он сейчас чувствует, – задумчиво произнес Эбингер.
– Неужели вам это интересно, профессор? – отозвался Коуни, не отрывая взгляд от самого большого экрана. – Да ничего он не чувствует. Ни-че-го! Его мозгом полностью заправляет «Малютка», и это продлится еще минут шесть. Знаете, профессор, я предпочел бы узнать, что творится в вашей голове. Ведь вы на грани величайшего успеха, не так ли?
Профессор Эбингер промолчал. Он недолюбливал своего ассистента. Коуни был отличным специалистом, но как человек оставлял желать лучшего.
В чернильной тьме возникает слабый проблеск, крошечное пятнышко призрачного света. Еще одно… Еще… Пятнышек уже много. Соединяясь, они образуют большой круг с размытыми краями. Тьма постепенно расступается. Центр круга светится все ярче, как будто струящееся откуда-то извне сияние, пробиваясь через множество полупрозрачных перегородок, растворяет их одну за другой. И вдруг невидимая рука резким движением сметает оставшиеся перегородки. Нестерпимая световая вспышка!
– А-а-а! – Человек, опутанный сетью проводов, корчится, мотает головой, вжимается всем телом в ложе, пытаясь спастись от беспощадных лучей. Но почему-то не догадывается или просто не в состоянии сделать самое простое – закрыть глаза.
Вопль пациента заставил Эбингера вскочить. Какое-то время профессор лихорадочно соображал, что произошло, затем кинулся к выключателю. Комната погрузилась в темноту, и крик оборвался, словно захлебнувшись.

– Что случилось, профессор? – Эбингер услышал, как ассистент на ощупь пробирается к нему через нагромождения приборов.

– Он пробудился и открыл глаза.
– Ну и что?

– И увидел свет. Я знал, что сознание вот-вот должно к нему вернуться, но такой бурной реакции не ожидал. Честно говоря, в первый момент она сбила меня с толку.

– Значит, этот безумный крик – из-за какой-то несчастной лампочки? Надо же… А как вы догадались?
– Сам не знаю. Какое-то озарение. Наверное, просто поставил себя на его место. Я содрогнулся, когда понял, что после полного мрака лампочка должна его просто ослепить. Показаться каким-то огненным чудовищем…

Коуни хмыкнул.

– Вы слишком впечатлительны, профессор. Ну хорошо, сейчас я сделаю ему повязку на глаза, и можно будет включить свет.
17 февраля

Квартира профессора Уигтона

Рэй Уигтон подошел к окну и остановился, обхватив руками плечи.
– Грег, – глухо произнес он, – позавчера я был у врача.

Эбингер взял бокал и пригубил вино. Восхитительно! Да, его друг знал толк в благородных напитках. Хотя теперь был вынужден держать их только для гостей…
– Что же он тебе сказал?
– Ничего хорошего. Посоветовал лечь на детальное обследование.

Эбингер вновь поднял бокал и залюбовался игрой солнечных бликов в янтарной жидкости.

– В чем же дело? Мой центр всегда к твоим услугам. Может, где-то и есть лучшие условия, но я сомневаюсь. Персонал отборный, оборудование – фантастика. Мой обычный клиент – это средних размеров денежный мешок. Так вот, тебя я помещу в палату для «тяжеловесов». Такого комфорта, как там, простые смертные и во сне не видели!
– Это бессмысленно.

Эбингер удивленно поднял брови и поставил бокал на место.
– Почему?

– Слушай, Грег, – Уигтон обернулся, – давай не будем обманывать друг друга. Мы оба пожилые люди, и ты отлично знаешь, чем я болен. Потому-то и наслаждаешься вином в одиночестве. А я… С годами у меня вырабатывалась ненависть к медицине. Сначала врачи запретили мне курить. Потом – пить. Наконец посадили на тошнотворную диету. Я опасаюсь, что скоро они лишат меня самого главного.

Эбингер нахмурился.
– Что же тебе еще могут запретить? – спросил он. – Дышать?

Уигтон покачал головой.

– Думать, Грег, думать. В сущности, дышать и думать – для меня одно и то же. Я жив, пока под этой черепной коробкой рождаются мысли. Стоит врачам оторвать меня от работы – и я превращусь в обыкновенную брюзжащую развалину. Это будет конец. Конец еще до физической смерти. – Уигтон сжал кулаки. Его костистое лицо напряглось. – Помоги мне. Помоги, Грег! – Он покачнулся.
Эбингер вскочил.

– Что с тобой, Рэй?
– Ничего. – Уигтон овладел собой. – Садись. Я пригласил тебя не затем, чтобы скулить, как околевающий пес, жалуясь на старость и болезнь. Ты действительно можешь мне помочь.
Уигтон подвинул кресло и сел. Какое-то время он, словно видел в первый раз, разглядывал свои руки – мелко трясущиеся, с морщинистой кожей и набухшими венами. Затем поднял голову.
– Вот что, Грег. Я немало походил по врачам и знаю, что протяну еще год-полтора, в лучшем случае – два. Но от работы меня могут отлучить уже вот-вот. И, скорее всего, навсегда. А ты знаешь, что для меня значит бросить ее?

– Представляю, Рэй.

– Ничего ты не представляешь! Для этого надо быть физиком, и не простым, а одержимым. Теория единого поля – тот орешек, о который обломали зубы величайшие умы. Сам Эйнштейн посвятил ей последние годы жизни, но так и не смог добиться успеха. А я смогу! Предварительная работа уже проделана, остался последний решительный рывок, мозговой штурм! Ты меня понимаешь?

– Не волнуйся так. – Эбингер сделал небольшой глоток. – Понимаю, и очень хорошо. Помню, решал одну заковыристую проблему в трансплантологии. Такие светила отступились! А я не сдался – и утер всем нос. Это трудно с чем-то сравнить, но, кажется, был момент, когда сам себе казался богом!.. – Он помолчал. – Ты считаешь, что я могу тебе помочь. Чем же?

– Я слышал, Грег, что ты… Что твоя машина готова. Я имею в виду «Малютку Энни».
Эбингер поставил бокал – так резко, что несколько капель выплеснулись на столик.

– Черт побери, Рэй! Да, готова, но… Откуда ты знаешь о ней? Я преднамеренно избегал шумихи – знаешь ведь, как она вредит делу. Твердо решил никому ничего не сообщать до конца испытаний. Никому, даже близким людям!
Уигтон усмехнулся.

– Похвальная предосторожность, я бы и сам так поступил. Но кое-что, как видишь, просочилось. И раз уж это произошло… Грег, ты помнишь, сколько мне было лет, когда я опубликовал ту нашумевшую статью о природе слабых взаимодействий?
– Кажется, тридцать два…

– Именно! С тридцати и, пожалуй, до сорока пяти – это были фантастические годы. Удавалось абсолютно все, устои науки трещали, где бы я ни начинал их крушить. Новые мысли кипели в моем котелке так часто, что развивать каждую не хватало времени. И я щедро подбрасывал некоторые свои идеи коллегам – знал, что всемирная слава мне и так обеспечена. Какое было время! – Уигтон вздохнул. – А теперь… Котелок почти остыл. Мне приходится порой тратить годы на проблему, с которой раньше разделался бы за несколько месяцев. Если бы я начал свою главную работу тогда… – Он помолчал. – Слушай, Грег, твоя «Малютка» должна возвратить мне эти годы.
У Эбингера вытянулось лицо.
– Возвратить эти годы?.. Слушай, Рэй, ты слишком упрощенно понимаешь принцип работы моей машины. Она не…

– Грег! – перебил его Уигтон. – Сейчас объясню. Разумеется, твоя «Малютка» – не машина времени. Но у нее, насколько я понял, есть одно замечательное свойство. Она может, пробиваясь сквозь пласты памяти, добраться до нужного – того, которого захочет пациент. И он не только вспомнит то, что происходило с ним в далеком прошлом, но и вернет себе интеллектуальный уровень тех лет. Я ничего не напутал?
– Да, в общем-то, нет… Но, Рэй, ведь смысл работы машины вовсе не в этом. Можно, конечно, купить компьютер, чтобы с его помощью решать примеры на сложение и вычитание. Только зачем? Вот и «Малютка» создавалась под совершенно иные задачи. Ее назначение в том, чтобы излечивать тяжелейшие психические заболевания!

– Знаю, Грег. Но меня интересует лишь то ее свойство, которое я назвал. Пусть «Малютка» воскресит прошлое! Я должен повторно пережить тот интеллектуальный расцвет. Плевать на мои старые потроха – с ними уже ничего не поделаешь. Но мозг… Надо, чтобы он соображал, как у тридцати-тридцатипятилетнего человека. Сделай это!

Эбингер долго разглядывал недопитый бокал.
– Хорошо, Рэй, – наконец ответил он. – Тебе я отказать не могу. Но хочу предупредить. Видишь ли, «Малютка» может пробудить в твоем мозгу любые воспоминания. В том числе и крайне неприятные. Те, которые ты считаешь полностью погребенными. Не боишься?
– Пусть, Грег! – Уигтон упрямо тряхнул головой. – Я согласен на все.

– Ну что ж. – Эбингер поднялся. – Испытывать «Малютку» осталось недолго – месяца полтора. И если все пройдет успешно… Ты станешь первым ее пациентом, Рэй!

5 апреля

Медицинский центр имени Дональда Уэрта

– Проклятье! – вырвалось у Коуни.

– В чем дело? Что слу… – Эбингер не закончил фразу. Он уже увидел светящуюся на экране колонку цифр. – Отклонение! Неужели машина ошиблась?

– Так и есть, черт возьми! – Коуни был, казалось, зол на весь свет. – Целый день пошел насмарку!

– А как пациент?

– Да что ему сделается? Полеживает себе, а ты тут возись!

– Прекратите брюзжать, Коуни. Займитесь лучше своим делом, – непривычно резко произнес Эбингер. Его начали выводить из себя манеры ассистента.

Конечно, они надеялись, что все пройдет гладко. Но чего только не бывает в первый раз! Машина отклонилась от заданных параметров. Ее нейрощупы забрались слишком далеко в память Уигтона, вскрыли ее глубинный пласт. В то время Рэю еще не было и двадцати – каких-нибудь восемнадцать-девятнадцать. Это позже о нем заговорит весь мир, а пока он – обыкновенный, ничем не примечательный студент…

Послав ассистента проверить вспомогательные приборы в соседней комнате, профессор сел на его место. Так и есть: Уигтон «впал в юность». Сейчас он выкарабкивается из небытия, пытается осмыслить новую реальность, не догадываясь, насколько она призрачна.

Эбингер вспомнил тот, полуторамесячной давности, разговор, и у него сжалось сердце. Что сейчас чувствует Рэй? Какие воспоминания вызвала «Малютка»? Радостные? А может, трагические? Говорят, что врачам дозволено все: перед ними обнажают и тело, и душу, открывают тайны, которыми не поделились бы ни с кем другим. Но копаться в памяти, выискивать то, что она благоразумно решила похоронить? Стоило ли соглашаться на это?
Он задумался. Ошибка машины, конечно, не фатальна, но… Похоже, Коуни ворчал не зря: день действительно пропал впустую. Хотя… Кажется, кое-что еще можно сделать. Если из режима «гамма» перейти в «дельту», машина нащупает другой слой памяти – лет на десять позже этого. Интересная возможность, надо бы обдумать…

Еще раз взглянув на спокойное, безучастное лицо своего друга, Эбингер начал снимать показания многочисленных датчиков.
Свет исчезает, но мрак – всепоглощающий, первозданный мрак – не восстанавливается. В пространстве медленно плавают пульсирующие, подобно живым организмам, красочные пятна. Между ними суетливо носятся маленькие искрящиеся крапинки. Пятна соприкасаются друг с другом, образуя фантастические цветовые сочетания, дробятся, вытягиваются длинными разводами. И наконец сливаются в одно необъятное лучезарное пятно. Оно играет бликами, как радужная пленка на поверхности воды.
Маслянистая пленка на воде… Это первый осмысленный образ, возникающий у человека на пластиковом ложе. Он пытается вспомнить еще что-нибудь, но безуспешно. Перед глазами все та же картина. Неужели ничего не изменится? Возможно ли, чтобы весь мир состоял из этого переливчатого мерцания?

Собирая воедино разрозненные крупицы пробуждающейся памяти, человек мучительно ищет ответа. И вдруг из-за радужной завесы на него обрушивается нарастающий, как лавина, поток образов, понятий, сравнений. Сознание возвращается и начинает вершить свою титаническую работу, составляя из множества отрывочных, меняющихся, как в гигантском калейдоскопе, эпизодов одну-единственную цельную, правдивую картину. Лишние, нарушающие эту картину детали отступают на задний план, блекнут, исчезают. То, что остается, – это жизнь. Не подобие ее, не последовательность кадров, сделанных искусным оператором, – жизнь! Настоящая, полноценная. Помолодевший Рэй Уигтон вступает в нее, готовый заново пережить одно из ее прекраснейших, вечных, как она сама, таинств.
Продолжение следует.

Общество

Машины и Механизмы
Всего 0 комментариев
Комментарии

Рекомендуем

OK OK OK OK OK OK OK