я могу ошибаться
Каждый имеет право на безнаказанный эксперимент
Наталья Нифантова
Все записи
текст

Протез мозга

Сколько номеров телефонов, кроме собственного, вы помните наизусть? Сколько столбцов таблицы умножения? А как насчет даты битвы при Бородино? Удачным ответом на эти вопросы кажется недоуменное: «А зачем?» Зачем запоминать всю эту информацию, если всегда можно свериться с телефонной книжкой мобильного, калькулятором или «Википедией»? Уважаемый мнемолентяй, а вы не боитесь однажды утром обнаружить, что без Гугла не можете надеть штаны?
Протез мозга
Человек всегда стремился сохранять важную информацию на носителе более надежном, чем собственная память. Так появились первые рисунки на стенах пещеры. Так развилась письменность, позволившая в неискаженном виде передавать знания предшествующих поколений, за этим древние египтяне возводили пирамиды. «Всего не упомнишь» – народная мудрость и неумолимый биологический закон.

Естественно, по мере возможности хотелось обеспечить и оперативный доступ к этой самой информации, не жить же теперь среди тлеющих от времени страниц! В конце XVIII века уважающий себя европейский аристократ не отправлялся в путь без дорожной библиотеки в чемоданчике: не для развлечения, а чтобы постоянно иметь возможность навести справку и не ударить в грязь лицом перед себе подобными. Чем не прототип флешки или мобильного Интернета? Современный человек в своем технологическом развитии лишь исполняет мечты людей, живших до него. Но сталкивается с проблемами, о которых они даже не подозревали. Когда стремление к максимальному запоминанию встретилось с компьютерной мощью, стало очевидно, что наша память – не просто чердак, где валяются факты и концепции. То, что мы помним и забываем, определяет наш образ мышления, степень взаимопонимания и способность к созданию нового.
Мы предъявляем технологии требования, но и технология бросает нам вызов, заставляет приспосабливаться. Отличие компьютерной эпохи лишь в том, что если раньше на эти изменения у нас были столетия, то сегодня – в лучшем случаем пара лет. Восприятие и способ обработки информации уже достаточно разнятся у родителей и детей, чтобы один из самых консервативных общественных институтов – образование – стал бить тревогу и диагностировать у нынешних подростков «клиповое мышление», то есть способность воспринимать преимущественно визуальные образы и только в течение короткого промежутка времени. Но давайте обо всем по порядку.
Первый переворот в коллективном сознании, конечно, произошел при изобретении письменности. Задерживаться на этом мы не будем не только из-за очевидной революционности события, но и по причине недостатка данных. О людях дописьменной эпохи мы знаем только, что они были: ели, спали, рожали, молились, – но их богатый внутренний мир, включая особенности мышления, не имел средств к однозначному выражению. Рисунок может значить многое. Слово значит то, что оно значит.
Так что перенесемся сразу в IV–VII века нашей эры. К вопросу о скорости происходящих изменений: это флешка была сделана в 1984-м, ни раньше ни позже, а codex родился где-то на абстрактных хронологических просторах Средневековья. Codex (не уголовный, естественно) – это книга такая, какой мы ее знаем, – в переплете, разделенная на страницы. До него со времен античности в ходу были volumen, то есть свитки. Codex оказался намного удобней, его можно было носить с собой и открывать где вздумается, хоть на пеньке. Но книга еще оставалась фолиантом в тяжелом, часто драгоценном переплете, с пергаментными (а значит дорогими) страницами. Впрочем, и спрос на нее был не слишком велик. Литература носила в основном религиозный характер, да и грамотность была уделом монахов. К слову, император Карл Великий, в IX веке правивший практически всей Европой, не умел читать.
Все меняется, когда приходят они. Университеты. XII–XIII века – время их расцвета. Болонский, Парижский, Кембриджский – все эти именитые заведения появились именно тогда. А еще Саламанка, Монпелье, Падуя, Неаполь, Тулуза… Для одного столетия более чем достаточно. Студентов там было не так уж много, тем не менее появилась социальная прослойка грамотных людей, среди которых были востребованы книги не только о величии Божием. Богословский факультет еще долго оставался самым престижным, но прежде, чем попасть на него, нужно было осилить науки тривиума (грамматику, риторику, логику) и квадривиума (арифметику, геометрию, музыку, астрономию). Это время, когда человек предъявляет свои требования к носителям информации, и они меняются в соответствии с запросами. В книгах появляются заголовки, разбиение на главы, алфавитные указатели и пунктуация – все, чтобы быстро и эффективно извлекать знание со страниц. Последние, кстати, становятся бумажными. Изобретение бумаги, как мы знаем, произошло много раньше и восточнее, но до сих пор столь привычный нам материал попросту не был востребован. Ведь пока читателей было немного, а главной задачей книги была многолетняя сохранность текста, пергамент оставался более подходящим для ее изготовления. Но студентам, что в XIII веке, что в XXI, надо много, быстро и дешево – для бумаги настал звездный час. Недоучившиеся студенты становились ремесленниками, купцами – грамотность распространялась в другие слои общества. Книги стали востребованы за пределами монастырей и университетов. Спрос тут же породил предложение: миру явилась профессия книготорговца.

носители1.jpgносители2.jpg

О! И самое важное. Если твоя задача – получить из книги конкретную информацию, тебе незачем читать вслух и собирать вокруг себя народ. Только в середине второго тысячелетия появляется индивидуальный читатель. Он впервые оказывается с книгой один на один.

Апофеоз разнузданного распространения знаний наступает в XV веке. Примерно в 1452–1455 году Иоганн Гутенберг печатает свою 42-строчную Библию. И понеслась!
Инкунабула – вид книжного раритета, «колыбель» печатной книги. Так называют все издания, вышедшие с момента изобретения печатного пресса до полуночи 31 декабря 1500 года, то есть исключительно в XV веке.
Последняя половина II тысячелетия в европейских странах – это время расцвета книжной культуры. Вспомните историю литературы. Для неспециалистов она начинается века с XVII: формируется близкий нашему пониманию литературный текст. Авторский и, говоря языком культурологии, линейный. Произведение представляет собой повествование с логически и хронологически выстроенным сюжетом. Проще всего вспомнить, как это происходило в России: от од Державина и басен Крылова к великому русскому роману Достоевского и Толстого.
Литература встает в авангард культурного процесса. Если наследием античности и средних веков являются храмы и статуи, то Новое время как главную драгоценность передало нам книги. И они формировали своего читателя. С чем вам сложнее всего было справиться на уроках литературы? О, да! – «Война и мир»! Казалось бы, всего лишь очень длинный текст – сядь да прочти. Но подобное чтение требует особого восприятия: способности концентрироваться, аналитичности (иначе попробуй ко второму тому разберись, кто там кому сват-брат и в кого на этот раз влюблена Наташа). У подростков с этими качествами обычно беда, а некоторым людям они и вовсе не присущи.
Собственно, мы подошли к пресловутому клиповому мышлению – айсбергу для парохода педагогики, проблеме детских психологов. Впрочем, проблеме ли?

Не будем обманывать себя: процессы, описанные выше и длившиеся веками, никогда не касались всех людей. Во-первых, официальная культура – всегда прерогатива элит. Большая часть населения Европы и России до начала-середины XX века оставалась неграмотной. Помилуйте, какой Достоевский? Во-вторых, против природы не попрешь: способов восприятия информации существует множество. Леонардо да Винчи энное количество трудов посвятил рассуждениям о превосходстве живописи перед поэзией – типичный визуал. Интересно, что бы сказала ему учительница российской средней школы по поводу его небрежения к Толстому?

Мы не шагаем дружным строем. И если говорим о коллективном образе мышления, то лишь как о доминирующем и никогда – как о единственном. Условно, «клиповость» как способ восприятия существовала всегда. Но если ты, родившись с ней, рос в образованном обществе, тебя перевоспитывали, как переучивали левшей, а если в необразованном, то всем вообще было все равно. Пахать можешь? Годен.
Сейчас же проблема формулируется иначе. «Клиповость» становится нормой, и переучиваться приходится уже тем, кто 500 лет считал свой способ культурной коммуникации единственно верным. Думаете, это все чертов YouTube и социальные сети? Отнюдь. Они, скорее, следствие процесса, который начался много раньше – еще в XVIII веке, когда появились первые газеты. Вроде «Ведомостей», издававшихся при Петре I тиражом в 1000 экземпляров. Но медиарынок рос стремительно, и к концу XIX века утренние новости стали привычным делом. А что такое газеты? Набор сообщений – коротких, не связанных между собой текстов, на чтение одного уходит около минуты, и бах! – ваше внимание переключается на что-то другое. Рвать мышление на «клочки», «клипы» стали именно средства массовой информации. О чем я, как их представитель, сообщаю не без некоторого профессионального тщеславия. Кому не близки чувства Герострата?

Самый же разгар вечеринки пришелся на начало XX века. Авангардисты сбрасывают классиков линейного текста с корабля современности, а в моду входит кинематограф. Клиповость смысловая накладывается на визуализацию. Их детищем становится монтаж. Если для вас это лишь метод работы с видеорядом, очнитесь! Это наш нынешний способ мышления. К сведению, в некоторых кинотеатрах в 1907–1908 годах существовала должность «объясняющего». Пока немые герои под звуки пианолы страдали, любили или поливали друг друга из шланга, человек перед экраном пояснял зрителям, что они сейчас видели. На заре киноискусства консервативному наблюдателю еще надо было понять, что человек, которого он только что видел анфас и который теперь стоит к нему спиной, – один и тот же. С распространением ТВ мы полностью адаптировались к такой манере подачи.

Вхождение в нашу жизнь компьютерных технологий сконцентрировало проблемы восприятия в одной точке. Во-первых, появились универсальные носители, которые могли равно успешно хранить текст, изображение, видео и аудио. Во-вторых, объемы машинной памяти быстро переплюнули наши возможности запоминания. В-третьих, впервые появилась потребность передавать информацию не человеку, а машине, переводя ее на понятный «железу» язык.

Двоичный код, на котором «говорят» сегодня все компьютеры, не был придуман специально для этих целей. Двоичная системы счисления была полностью описана Готфридом Лейбницем еще в XVII веке. Но принцип «да/нет», «есть сигнал/нет сигнала» или в общем смысле «логическая единица/логический ноль» додумался использовать для программирования человек, от математики весьма далекий. Жозеф Мари Жаккар был сыном ткача и изобретателем. Его проблемой была автоматизация плетения сложных узорчатых тканей. Чтобы объяснить станку, какие нити и в каком порядке нужно поднимать и опускать, он придумал перфокарту. Кусочек картона после каждого прохода челнока давил на стержень, с которым была связана нить основы. Нет отверстия – нить опускается, есть – стержень остается в покое.

Когда этот несложный принцип объединили с двоичной системой счисления, в которой можно кодировать информацию, получились первые перфокарты для ЭВМ. Конечно, ткацкий станок и вычислительные машины 1980-х годов разделяет пропасть исследований и доработок, но главное было сделано: машина стала понимать человека.
С тех пор мы находимся с собственным детищем в вечном соревновании. И как это обычно бывает, дети развиваются быстрее родителей. Индивидуальная память человека – не конкурент серверам с данными миллиардов пользователей, она не конкурент даже жесткому диску обычного ноутбука. Он «помнит» больше, воспроизводит точнее, находит быстрее. Что же остается нам? Как писал французский философ Мишель Серр (Michel Serres): «Нам остается лишь разум».

Что это значит? Прежде всего – организацию информации. Когда-то эта функция была возложена на культуру, на нашу коллективную память. А свойство памяти как организующей системы – не только хранить, но и забывать, отсеивать лишнее. Культура – это отбор. Пусть не всегда объективный, но всегда коллективный. С его помощью формируется общая энциклопедия обязательных знаний, система координат, в которой мы ведем диалог как с современниками, так и с теми, кто был до нас и будет после. Американцы и русские могут по-разному смотреть на то, кто победил во Второй мировой. Но и те, и другие уверены, что война была. Абсолютная память, которую обеспечивают компьютерные носители, не делает разницы между правдой и неправдой, важным и второстепенным. Самый печальный исход абсолютного информационного плюрализма – это 7 миллиардов индивидуальных «энциклопедий», не имеющих пересечений и не способных понимать друг друга. И мне бы не хотелось, чтобы у читателя возникла иллюзия, будто это и есть закономерный результат перенесения функции фильтрации с культуры на индивида. «Сколько людей, столько мнений» – верно. Но мнение – всего лишь снимок реальности, эта картинка зависит от ракурса. Убеждения формируем мы сами, пытаясь разобраться в том, что видим.

Отбор необходим еще и потому, что существует порог восприятия, за которым информация превращается просто в шум. Как выглядит информационная картина дня современного человека? Путин, оппозиция, Обама, террористы, взрыв, вторая сцена Мариинки, Ирак, день борьбы с апартеидом, запустили спутник, британские ученые доказали, в Воронеже открылся фестиваль деревянной ложки, ваши зубы будут белее, снова взрыв, опять Путин… Стоп! Вы что-нибудь поняли? Я нет. И разобраться с каждым явлением в отдельности не смогу за всю жизнь. Боюсь, что воронежским фестивалем придется пожертвовать. И не только им.

Тотальная гипермнезия, попытка запомнить все, грозит полной амнезией. В рефлексологии есть термин «выученная беспомощность» – ее-то все чаще и диагностируют у нас с вами. Первоначально феномен был описан при экспериментах на собаках. Животных били током, лишая возможности сдвинуться с места и избежать боли. Через какое-то время, даже будучи освобожденными, страдальцы терпеливо сносили разряды, не пытаясь спастись. На уровне рефлексов они знали, что это бесполезно. Так и мы, день за днем наблюдая за событиями, в причинах которых даже не успеваем разобраться, делаем вывод, что мы в принципе ни на что не влияем. Путин? Выборы? Опять война? Ну, что поделать… Пойду кофе попью.
Но вернемся к нашим штанам. Мы начали с вопроса: зачем забивать голову информацией, которую может хранить машина? Верный ответ – незачем. Только существует информация, до сих пор «несъедобная» ни для одной флешки. Это наши эмоции и познания. Ценность и некодируемость первых, думаю, можно не доказывать. Познание же в этом контексте – не синоним знания, это превращение знаний в опыт, составляющий сущность личности. Всякая концепция, которой мы оперируем, любое системное представление о мире, оценка событий накрепко привязаны к нашим воспоминаниям, фактам, цифрам, именам, которые мы храним в голове. Как уже было сказано, память – не пыльный чердак, который можно запросто освободить. Это функциональная часть нашего мышления, умения думать. Его-то, как ни странно, современные технологии и требуют от нас. Потому что компьютер не заменит вам мозг, в лучшем случае станет протезом. А тут, что нога, что голова – совсем не то.

Когда люди в массе своей перестали зарабатывать на жизнь тяжелым физическим трудом, появился фитнес. Пришла пора придумать нечто подобное для мозгов.
Как научиться думать? Боюсь, на этот вопрос я не смогу ответить. Забивать его в Гугл тоже бесполезно – выдаст очевидную ерунду. Можно обратиться к Платону или Вольтеру. Говорят, они на этом собаку съели. Если хотите, закачайте их на свой e-book. Они от этого нисколько не пострадают.

Технологии

Машины и Механизмы
Всего 0 комментариев
Комментарии

Рекомендуем

OK OK OK OK OK OK OK