Устаревшая модель, одна штука

Автор: Майк Гелприн

Иллюстратор: Юлия Волжина

Я устарел шестого апреля, во вторник, в семь часов вечера по Москве. Даша так и сказала Алексу:

–  Пит устарел, милый. Я вчера проконсультировалась с представителем компании. Говорит, что надо менять. У них проблемы с совместимостью версий, апгрейд, по его словам, нежелателен. Новая модель обойдется нам в полцены – они заберут Пита в счет оставшейся половины.

–  Бог с ней, с ценой, – услышал я голос Алекса. – С Настей как быть?

С Настей мы играли в это время в слова. Высунув от усердия язык, она сосредоточенно искала пятибуквенные существительные в слове «дуболом».

–  Облом, обмол, – торжествующе выдала, наконец, Настя. – Мудло.

–  Третьего слова не существует, – на всякий случай я послал запрос в словарь эвфемизмов и получил в ответ «не найдено». – Тебе штрафное очко.

–  Еще как существует, – возразила Настя. – Петька из седьмого «Б» абсолютное, патологическое мудло. Ты устарел, Пит, так что это тебе штрафное.

Если бы я умел дрожать, то, наверное, вздрогнул бы. Она повторила только что сказанное на кухне родителями. Слышать их она не могла – изоляция между кухней и детской была отменной. Хотя и не для встроенного в меня ресивера.

–  Как быть, как быть, – раздраженно сказала на кухне Даша. – Так и объяснить ей, что Пит устарел. Насте уже двенадцать, она взрослая девочка и поймет.

Вместо Насти, однако, понял я. «Устарел» означало «больше не нужен». А «заберут в счет оставшейся половины» означало утилизацию.

 

Меня забрали седьмого апреля, в среду, в одиннадцать утра по Москве. Впервые за шесть лет Настю в школу вместо меня провожал Алекс.

–  Пита сегодня не будет, – объяснял он Насте, помогая надеть на плечи ранец. – У него настал срок профилактики. Скажи, Пит?

Я промолчал. Моя базовая программа не позволяла искажать истину.

–  Не расстраивайся, – попросил Настю Алекс. – Пит пройдет профилактику и сразу вернется. Таким же, как был, а то и лучше. Его там почистят, поставят новые фильмы, игры и книжки, возможно, обновят корпус. Сейчас это делают быстро. Пойдем, зайка.

В счет оставшейся половины меня забирали два средних лет индивида. Один из них носил тонкие усики, у второго усов не было, а в остальном они были похожи друг на друга и одеты в одинаковые оранжевые жилеты.

–  Принимайте, – сказал усатый, распахнув входную дверь. – Последняя модель. Заряда хватит на два года, потом позвоните, мы поменяем аккумуляторы. Давай, заходи, Пит.

Усатый отстранился, и другой, новый Пит, вошел. Если бы я умел завидовать, то наверняка сейчас исходил бы слюной от зависти. Он был хорош. Да что там хорош – великолепен. Плавный округлый корпус, изящные манипуляторы, бесшумная походка и добрая улыбка на лицевой панели. Просто-таки лучезарная, особенно по сравнению с моей несуразной гримасой.

–  Совершенно уникальная модель, – расхваливал нового Пита безусый. – Фактически, это уже не гувернер, это универсальный домашний агрегат. Он умеет практически все. Мыть посуду, чистить картошку, делать ремонт, устранять неполадки. Размеры библиотеки и фильмотеки колоссальные. – Безусый закатил глаза. – Кроме того, доработаны поведенческие блоки. Ну, и, напоследок, – безусый выдержал паузу, – он способен на ложь, если того требуют интересы ребенка. Ложь во спасение, так сказать. Вот здесь распишитесь, пожалуйста. Ну, а этого мы забираем. Пошли, старина.

–  У него еще почти полный заряд, – растерянно сказала Даша. – Я подумала, может быть, вы не станете его… ну, вы понимаете…

–  Не волнуйтесь, – успокоил усатый. – В компании предусмотрена реабилитационная программа. Найдем ему применение. 

–  Тэк-с, устаревшая модель, одна штука, – осмотрев меня, сообщил длинный сутулый индивид другому, вальяжному и толстому. – ЭГУ-1811, серия А12. Рассчитан на десять лет, выработано шесть. Не повезло тебе, бедолага, – повернулся сутулый ко мне. – Прогресс слишком, тык-скыть, стремителен, моделям шестилетней давности за ним не угнаться. Давай, лезь сюда, будем проводить диагностику.

Я забрался на горизонтальную металлическую поверхность, лег на спину и вытянул манипуляторы по швам. Надо мной захлопнулись створки матовой раздвижной панели, на фасад опустился и заскользил по нему подвижный членистый щуп.

–  Тэк-с, аккумуляторы неплохие, – донесся до меня голос сутулого. – Хорошие, прямо скажем, аккумуляторы. С физическим состоянием хуже, подвижность шестьдесят процентов от нормы, скорость реакции – половина расчетной. Гибкость сочленений… аховая, тык-скыть, гибкость. Хм-м… тут еще и коррозия корпуса. Эмоциональный блок вроде в порядке, поведенческий… никуда не годится. Тут, впрочем, не твоя вина, разработчики, тык-скыть, напортачили. Тэк-с, ресивер, трансмиттер, преобразователь – это все более-менее. Игротека, тык-скыть, времен моей бабушки. Остальное тоже. Вы записываете, Вадим Иваныч? Ладно, приятель, вставай.

Я поднялся.

–  Еще устаревшие языковые структуры, – дополнил я заключение диагностов. – В словаре эвфемизмов отсутствует слово «мудло».

–  Это не страшно, – обнадежил меня толстый Вадим Иваныч. – Оно и в последних словарях отсутствует. И, как по мне, напрасно. Что ж, старина. Боюсь, что ничего сделать нельзя, модификация в данном случае явно нерентабельна. Придется тебя… ты сам-то как считаешь?

Если бы я умел плакать, то, наверное, заревел бы. Нет, я не боялся. Но мне очень не хотелось умирать. Хотя я и осознавал, что мое дальнейшее существование нерентабельно. Так я им и сказал, и добавил, что раз так, то я, если возможно, предпочел бы перестать функционировать поскорее.

–  Ладно, Пит. – Сутулый подошел и хлопнул меня по тыловой панели, там, где проходил обрез игрового монитора. – Ты славный, тык-скыть, парень, я сожалею, что так с тобой получилось. Посиди здесь пока. Пошли, Вадим Иваныч. 

Долго ждать не пришлось. Не прошло и получаса, как за мной явился высокий черноволосый индивид.

–  Пойдем, – кивнул он на дверь. – Не волнуйся, это недолго.

–  Вы тоже не волнуйтесь, – попытался я его успокоить. – Я не чувствую боли. Вам надо будет попросту отключить аккумуляторы.

–  А ты что, видишь, что я волнуюсь? – спросил черноволосый.

–  Я не вижу. Но у меня есть устройство, улавливающее исходящие от вас биотоки. И программа, которая их преобразовывает. Она, правда, настроена на детские эмоции, но распознать, когда человек нервничает, я могу независимо от возраста.

Черноволосый внезапно остановился в дверях.

–  Слушай, Пит, – сказал он, – ты прости, я никак не привыкну, что ты не… Ну, ты понимаешь.

Я сказал, что понимаю. Привыкнуть к тому, что говорящее и кое-как мыслящее существо может быть неживым, некоторым людям нелегко.

–  Я в компании всего несколько дней, – объяснил он, – до этого работал кем придется. Меня, кстати, Олегом зовут. И я тут подумал, Пит… – Он замялся, а затем выпалил: –  Давай, я тебя заберу?

–  Куда? – не понял я.

–  К себе. У меня сын, ему скоро тринадцать. А мамки нет, понимаешь, она нас бросила. Давно. Парень совсем от рук отбился. Носит из школы двойки, хулиганит на уроках, дерется. Пит, прошу тебя. Я составлю акт утилизации, аккумуляторы завтра куплю на барахолке и сдам. С блоками тоже что-нибудь придумаю. А ты, если что, будешь говорить, что я тебя приобрел.

–  Я не смогу, – сказал я. – Моя программа не позволяет искажать истину.

–  Тебе не придется искажать. Ты будешь жить у нас дома. Никто и не узнает.

–  Я устарел, Олег, – сказал я. – Вам следует приобрести для мальчика последнюю модель, а не такое старье.

–  У меня не хватит денег на последнюю модель, даже если буду работать в четыре смены. Пит, дружище, выручай меня!

Он внезапно протянул мне руку. Если бы я умел плакать, я бы… Я пожал ему руку правым манипулятором и сказал, что согласен. 

–  Вот, знакомьтесь, – представил меня Олег тощему, скуластому и вихрастому мальчугану. – Это Пит. А это Петька, вы почти что тезки. Пит будет жить у нас. То есть не жить, а это…

–  Находиться, – подсказал я. – Здравствуй, Петя.

Мальчуган, раскрыв от удивления рот, поднялся. Несмело подошел ко мне, дотронулся до фасада, отдернул руку. Замер, глядя на меня снизу вверх широко распахнутыми глазами.

–  Ну, вы тут без меня… – пробормотал Олег и двинулся к выходу из крошечной, захламленной комнатушки. – Пит отличный парень, – остановился он на пороге. – Он будет помогать тебе делать уроки. Играть с тобой, дружить и вообще. Ты только не говори никому, что он у нас есть, ладно? Так надо.

Олег исчез, а мы с Петькой так и остались стоять, изучая друг друга.

–  Ты можешь показывать фильмы? – наконец спросил он. – Любые, которые я захочу?

–  Могу. Только не любые. Моя фильмотека несколько устарела. Какие фильмы ты любишь?

–  Про ниндзя. И про гангстеров.

–  Про ниндзя есть двести четырнадцать фильмов. – Я сверился с каталогом фильмотеки. – Про гангстеров девятьсот двенадцать.

–  И ты мне их покажешь? Прямо сейчас?

–  Покажу. Но не сейчас, а после того, как мы с тобой разберем этот… – Я обвел манипулятором комнату.

–  Бардак?

–  Беспорядок, – поправил я, послав запрос в словарь эвфемизмов.

На следующий день я приготовил свиной гуляш. Я не очень хорошо готовлю, да и ингредиентов оказалось недостаточно, но Петька сказал, что гуляш – объедение, и мы с ним уселись за уроки. С грехом пополам одолели математику, основательно застряли на физике и, наконец, перешли к литературе.

–  Полная мура, – авторитетно заявил Петька. – Вот ты, Пит, много читал?

–  Я вообще ничего не читал, – признался я. – Читала встроенная в меня программа. Насте, девочке, которая у меня была. До тебя.

–  И что, ей нравилось?

–  Конечно. Я подбирал очень хорошие книги. И декламаторы в моей библиотеке отличные.

–  У нас тоже есть одна, – шмыгнул носом Петька, – Настя… В параллельном классе учится. Дура и задавака. Тоже любит читать, вся такая начитанная. Ходит по школе зареванная уже второй день.

–  Ты в какой школе учишься? – быстро спросил я.

–  В четыреста второй, а что?

–  В седьмом «Б» классе?

–  Точно. Откуда ты знаешь?

–  Так это, значит, ты и есть «абсолютное, патологическое мудло»?

–  Я и есть, – гордо признался Петька. – Еще говнистое. 

Ехать на лето в лагерь Петька категорически отказался. Олег поначалу спорил и убеждал, да и я старался, но в результате мы оба сдались в обмен на обещание подтянуть хвосты по математике и помириться с литературой.

С литературой помирил «Крестный отец» Марио Пьюзо, а «Богач, бедняк» Ирвина Шоу и «Саквояжники» Гарольда Роббинса мир закрепили. От заморских бандитов плавно перешли к отечественным. От них – к беллетристике и фантастике. Месяц ушел на Дюма, Хаггарда, Жаколио, Желязны и Стругацких, следующий заняли Хемингуэй, Алексей Толстой, Ремарк и Василь Быков, так что к августу, когда взялись за Бальзака, Гюго и Достоевского, Петька заявил, что читать с экрана гораздо удобнее, чем слушать.

«Занимательную математику» Перельмана осваивали уже с бумаги, а вслед за ней и «Занимательную физику». Закончили и то и другое к Новому году. За неделю до него провели соревнование на скорость решения задач, в котором я победил за явным преимуществом со счетом 7:3. 

Закон о запрещении электронных гувернеров и немедленном их изъятии с последующей утилизацией ратифицировали пятнадцатого апреля, во вторник, через год с небольшим после того, как меня забрал Олег. Судебные процессы граждан против компании транслировали по всем каналам. Отчетами о возбужденных против нее уголовных делах пестрели страницы газет.

В программах, управляющих последней моделью, оказался дефект, подобный компьютерному вирусу. В большинстве случаев он привел к массовому выходу гувернеров из строя с потерей функциональности. В отдельных случаях вирус в первую очередь поразил поведенческие блоки и породил вспышки неконтролируемой агрессии. Несколько сотен детей по всей стране погибли. Новые жертвы появились в результате акций по изъятию гувернеров, чью программу самосохранения вирус пощадил.

Второго мая компания отрапортовала об уничтожении последнего ЭГУ и, объявив банкротство, развалилась.

Таким образом, я стал единственным уцелевшим. Незарегистрированным и официально утилизированным. Сдавать меня Олег с Петькой отказались наотрез.

Олег купил на барахолке сменные аккумуляторы и возился целые сутки, их устанавливая. Очнувшись, я понял, что не хочу больше существовать. И оттого, что боялся проявления дефектов управляющей программы у себя. И потому, что каждый новый день функционировал немного хуже, чем в предыдущий.

Сначала отказала фильмотека, за ней посыпались игры, перестали отвечать базы данных. И даже хваленый эмоциональный блок стал барахлить.

Я решил перестать существовать в тот день, когда приняли закон об уголовной ответственности за изготовление или сокрытие домашних роботов. Попросил Олега меня отключить и отвезти на свалку.

–  Даже не думай, Пит, – сказал он, – друзей на свалку не выбрасывают.

На следующий день я попросил о том же Петьку.

–  Через несколько месяцев я не смогу передвигаться, – сказал я. – Потом говорить и слышать. Я больше не функционален, а значит, не нужен, как всякая отработавшая вещь. Не говоря о том, что скрывать меня противозаконно. Отключи меня. Пожалуйста.

–  Мудло ты, Пит. – Петька зашмыгал носом. – Ты не вещь. И я не смогу тебя умертвить.

А день спустя к нам пришла Настя, с ходу бросилась мне на фасад и залила слезами лицевую панель.

–  Дети, – сказал я, когда Настя, наконец, отревела. – Моя функция – растить и воспитывать детей. Вы уже выросли и через пару лет станете совсем взрослыми. Наверное, я мог бы еще пригодиться – решать задачи, читать книги и даже играть в слова. Но вам я больше не нужен. А значит, не нужен никому.

–  Пит, – сказала Настя, – мы тут подумали: что если мы отключим тебя, но не навсегда? Ты просто некоторое время побудешь на консервации. До тех пор, пока у одного из нас не появятся дети. 

*** 

Меня расконсервировали второго октября, в воскресенье, в десять утра по Москве, через шесть лет после отключения. Эти годы я провел за городом, у Алекса и Даши на даче, в погребе. В ванне, наполненной машинным маслом.

Меня извлекли из нее, протерли и подключили. Я открыл глаза и сразу увидел детей. Мальчика и девочку, близняшек. Они стояли рядом в манеже, уцепившись за огораживающую планку и уставившись на меня. Я определил, что им должно быть года по полтора. Я шагнул вперед, к ним.

–  Т-тебе они н-нравятся, Пит? – запинаясь, спросил кто-то у меня за спиной.

Я обернулся. Настя смотрела на меня, в глазах у нее были слезы.

–  Это чудесные, замечательные дети, – сказал я. – Твои?

–  Наши, – сказала Настя. – Петя сейчас подойдет. Ты… ты будешь их воспитывать, Пит? Пока не вырастут.

Я долго молчал, а потом… Потом я исказил истину. Мне осталось два года. В лучшем случае, три. Четыре, если неимоверно повезет.

–  Да, – сказал я. – Буду. Пока не вырастут.