Постепенно жизнь вернулась в обычное русло. Сфера еще какое-то время постояла в Олеськиной комнате, а затем переехала на самый верх двухкамерного холодильника на кухне. Там в нее гарантированно никто не мог забраться. Изредка я запускал в нее какую-нибудь четвероногую живность. Очередной живой источник энергии для садящихся аккумуляторов моей дочери. Крохотная батарейка, которой едва ли хватит на пару дней. Или часов? И то только если она успеет к нему привязаться. А поскольку случалось это все реже и реже, вскорости я прекратил и эти эксперименты.
Наверное, год или два спустя вся эта чертовщина забылась бы напрочь, как забываются все неприятные моменты наших жизней. Особенности психики, что вы хотите?! Вот только память регулярно подпитывалась кошмарами, приходящими ко мне стабильно, пять-шесть раз в месяц. В них я раз за разом толкал незапертую дверь, входя в квартиру соседки, проходил на кухню, а уже там… Каждый раз Резида появлялась по-разному. Сначала она лежала посреди комнаты высушенной мумией, которая поднималась при моем появлении. Потом, когда я попривык и притерпелся, стала выпрыгивать из ниоткуда, точно маньяк в низкобюджетном триллере. Мертвая Резида шла ко мне, вспарывая воздух неуверенными движениями скрюченных пальцев, бешено вращая глазами. Именно глаза были самой страшной деталью ее облика. Налитые кровью, пополам с ненавистью. Безумные. Гиперподвижные. Живые глаза на мертвом лице. Встретившись с ней взглядом, я всегда просыпался. Иногда с воплем, иногда просто в холодном поту, сотрясаемый жутким ознобом. Мертвая соседка стала моим персональным призраком. Но я готов был терпеть это, готов был не обращать внимания, если бы не Олеся.
День ото дня дочери становилось все хуже. Лекарства, от которых и так было мало толку, перестали оказывать даже видимость помощи. Леська предельно отощала и пожелтела. Прогрессирующая худоба словно втягивала ее внутрь собственного тела, в некую точку, за которой не останется совершенно ничего. Я никогда не думал, что детское лицо может быть настолько костлявым. Натянувшаяся кожа плотно прижалась к каждой мало-мальски заметной косточке, каждому хрящику, угрожая порваться при неловком движении. В провалившихся глазницах уже нельзя было различить цвет радужки. Глаза казались черными, искусно ограненными кусочками агата, вставленными в оправу из кожи и костей. Руки, и без того тощие, превратились в ссохшиеся птичьи лапки, такие же морщинистые и грубые. Я не слишком часто смотрел хроники Великой Отечественной, но сейчас мне казалось, что на фоне угасающей Олеськи некоторые жертвы Освенцима выглядели сытыми и откормленными.
Раньше я считал, что невозможность предотвратить смерть близкого человека – самое худшее. Теперь я понял, что худшее – это знать, что панацея есть, но воспользоваться ею ты не можешь. У меня появилась скверная привычка: вечерами, сидя на кухне, я медленно напивался, глядя на Сферу. В шкафчике, где раньше подолгу могла стоять одна единственная бутылка водки, появился солидный запас крепких напитков, который пополнялся столь же регулярно, сколь исчезал. Я старался держать себя в рамках, но получалось не всегда, и пару раз из кухни в спальню меня уводила проснувшаяся Олеська, растрепанная, босоногая, в длиннополой ночнушке похожая на приведение. Привидение куда более жуткое, чем являющаяся мне во снах покойница Резида.
Вы не поверите, но это был первый раз, когда у меня действительно опустились руки. Появилось осознание, насколько смешны и бессмысленны были все мои ранние попытки противодействовать медленной Леськиной смерти. Я перестал искать новые «чудодейственные средства». У меня было одно – самое чудодейственное, к чему мне шарлатанские таблетки и примочки? Я забросил поиски и проверку новых «целителей», «знахарей» и «врачевателей». Для чего, если сейчас у меня на руках было нечто, способное совершить настоящее чудо?! Неважно, каким законам подчинялась эта штука – магическим, мистическим или алхимическим. Пускай она шла вразрез со всей официальной наукой. Главное, что она работала, по-настоящему работала, понимаете?! И невозможность использовать этот артефакт сводила меня с ума.
Поэтому, когда бабушка Зина предложила свозить Олеську на недельку на море, я с радостью ухватился за возможность немного передохнуть и разобраться в себе. На время отсутствия дочери Лиза переехала ко мне. Оказывается, мое планомерное саморазрушение не осталось незамеченным и для нее. Лишь позже, когда теща, обняв меня на прощанье, быстро шепнула: «Давай Вадим, приводи себя в порядок… и с выпивкой – завязывай. Понял?» – лишь тогда мне стало ясно, что все это, – от внезапной поездки Зинаиды Сергеевны в Сочи до спонтанного переезда Лизы ко мне, – все это частички плана по вытаскиванию меня из кризиса. И я мысленно поблагодарил Бога за то, что меня окружают такие мудрые женщины.
Но это было позже. А пока мы сидели в прихожей «на дорожку». Без этого ритуала Зинаида Сергеевна, по-моему, не выдвигалась даже в магазин за хлебом.
– Ну, с Богом! – тяжело поднявшись, скомандовала теща.
Я помог дочери накинуть на плечи компактный рюкзачок с принтом «Ранеток» и отошел в сторону, давая возможность им с Лизой попрощаться. Упершись ладонями в коленки, Лиза наклонилась вперед, заглядывая в Олеськины запавшие глаза.
– Люблю тебя, Лисенок, – она мягко ткнулась своим носом в Леськин. Эскимосский поцелуй. – Не волнуйся за папу, я за ним присмотрю. О’кей?
Молча кивнув, Олеся обвила ее шею ручонками и звонко чмокнула Лизу в щеку.
– Я тебя тоже люблю…
От этих слов у меня в голове словно что-то взорвалось. Озарение, по силе своей не идущее ни в какое сравнение с «индейцами», ярчайшей вспышкой осветило весь мой мозг, каждый самый укромный его уголок. Теперь все действительно стало понятным. До жути, до ужаса простым. Вот только слово «ужас» здесь отнюдь не метафора. Осознание истинного предназначения Сферы нагнало на меня какой-то животный страх, заставив оцепенеть. Мне едва хватило силы воли, чтобы попрощаться с тещей (и услышать прощальное напутствие) и ответить на объятия дочери.
– Пока, конфетка, – я чмокнул Леську в макушку. – Слушайся бабушку Зину.
Остаток дня я ходил придавленный открывшейся мне истиной. Лиза оставалась у меня не часто, раз или два в месяц, на пару дней максимум. Чаще на ночь и до обеда. Так что нашим совместным временем я дорожил особо. Это были мои настоящие выходные. Редкие часы, когда все проблемы отваливались, как засохшая грязь. Когда можно было подумать о себе и о ком-то еще, кроме Леськи. О еще одном человеке, которого я… любил? Не знаю. Как минимум, был очень привязан.
…люблю тебя, Лисенок……
я тебя тоже люблю…
Лиза тоже по-особому относилась к таким дням: готовилась, красилась, надевала какое-то умопомрачительное белье. Не то чтобы мы все это время не вылезали из кровати – уже не подростки, как-никак. Мы могли целый день заниматься какой-нибудь ерундой: валяться на кровати, щелкая пультом в поисках интересного фильма, болтать обо всем и ни о чем, принимать вместе душ или делать массаж друг другу. Но секс в эти дни всегда был особенно нежный и чувственный. И сейчас Лиза недоумевала, отчего я хожу, как в воду опущенный. А мне хотелось напиться. К счастью, коньяка в заветном шкафчике осталось на самом донышке. Пришлось вынужденно ограничиться половинкой рюмки за ужином.
Ни о чем не спрашивая, Лиза все же внимательно наблюдала за мной остаток вечера. Природное женское чутье подсказывало ей: с любимым мужчиной творится что-то неладное. А природный женский такт советовал подождать еще немного, пока мужчина сам решит рассказать о своих проблемах. Лишь к ночи, постелив свежее, благоухающее ромашковым отбеливателем белье, она не утерпела и осторожно поинтересовалась:
– Вадик, у тебя все хорошо? Ты весь день где-то не со мной.
Я зажмурился, сжав пальцами переносицу возле самых глазниц. Оказывается, я даже не представлял, насколько устал за последнее время.
– Прости, радость моя, – а что мне еще оставалось ответить? – На работе завал, все никак из головы не выкину.
Как только у нее это получается? Не успел я моргнуть, как оказался на кровати, утопая в мягком, ромашковом, затылком ощущая упругость Лизиного бедра, а щекой – шелк кружевной комбинации. Нежные пальцы перебирали мои волосы, массировали кожу головы, скребли затылок ноготками – все как мне нравится.
– Трудяга ты мой, – шептала она. – Ты себя загонишь, Вадька. А загнанных лошадей, что?
– … пристреливают, не правда ли, – закончил я.
– Вот, сам все знаешь… Ты хотя бы на сегодня выброси все это из головы, ладно? Побудь со мной… Побудь моим…
Когда ее рука успела забраться ко мне под рубашку? Те же самые пальцы, что секунду назад игрались с моими волосами, теперь гладили мою грудь, игриво царапая кожу. Чувствуя, что еще немного – и моя решимость растает, я перехватил ее запястье. Так нельзя. С моей стороны это будет слишком уж цинично.
– Лиз, давай не сегодня? Как-то я без настроения совсем… Только не обижайся, хорошо?
Я перевернулся, сел на кровати и поцеловал девушку в открытую ладошку, в уголок губ и в висок.
– Ложись без меня, ладно?
– А ты? – кажется, Лиза все же обиделась.
– А я… Я на кухне посижу, посмотрю чего-нибудь.
Недоуменно пожав плечами – дескать, ну, как знаешь – Лиза нырнула под одеяло. Тут же привычно практически все его намотала на себя так, что снаружи осталась только белокурая головка. Перед тем как уйти на кухню, я наклонился, чтобы поцеловать Лизу в губы, но она ловко увернулась, подставив мне щеку. Все-таки обиделась.
Поскольку спиртное отсутствовало, пришлось глушить чай. Вливая в себя кружку за кружкой, я порой даже не замечал вкуса, иногда забывая положить лимон, иногда – сахар. Один раз даже забыл налить заварки и выпил почти кружку пустого кипятка. Странно, но в туалет не хотелось вовсе. Точно внутри меня образовалась бездонная черная дыра, поглощающая все, что в нее попадает. Вода в чайнике заканчивалась или остывала, приходилось наполнять и греть по новой. На самом деле мне просто нужно было чем-то занять руки, чтобы не наложить их на себя. Я методично уничтожил все сладости, что стояли в хрустальной вазочке на столе. Я даже съел какие-то немыслимо старые конфеты, окаменевшие и слипшиеся на самом дне. Мне просто нужно было чем-то занять зубы, чтобы не перегрызть себе вены от безысходности. На экране Брюс Уиллис бодро распечатывал физиономии плохим парням, переворачивались машины, взрывались вертолеты, рушились здания. Яркими, бессмысленными вставками врывались в фильм рекламные блоки, похожие на экзотических птиц, попавших на северный полюс. Мне нужно было чем-то занять глаза, чтобы они не возвращались ежесекундно к стоящей на холодильнике Сфере.
Только разум ничем не получалось занять. Для манипуляций с чайником хватало мышечной памяти, а сюжет фильма проходил мимо. В голове крутилось собственное кино. Этакий мистический триллер с элементами фэнтези. Иногда главным героем был седой старец, иногда – молодой инвалид или ребенок-калека. Не знаю, почему воображение нарисовало того, кто придумал Сферу, именно мужчиной, но Леся была права – он определенно был или старым, или больным. Словно наяву я видел его отчаяние, его боль и обиду на несправедливую Вселенную, заставляющую его умирать в самом расцвете лет. Ведь, по существу – давайте не будем кривляться – кто из нас, сколько бы лет ему ни было, скажет: «Да, пришло мое время! Достаточно я пожил в этом мире!» – и добровольно уйдет вслед за тощей старухой, что вечно прячет лицо за капюшоном?
В мыслях я прокручивал несуществующую кинопленку жизни создателя Сферы, проживая вместе с ним его радость от создания артефакта… Его боль от создания артефакта… Его ужас от создания артефакта. Все, как у меня. Впрочем, это единственный возможный сценарий, даже если считать, что я всего лишь проецировал собственные впечатления.
Ты радуешься, что Бог, или, быть может, Дьявол, или всемогущий Рок дал тебе еще один шанс. Дал реальную возможность отыграться у Костлявой. Сдал отличную карту вместо мелочи, что попадается тебе в последнее время. В этот момент тебе еще не ясно, что обыграть смерть невозможно по одной простой причине: игра всегда идет по ее правилам, и играете вы в то, во что захочет она. Ты чувствуешь себя донельзя глупо, сидя с флэш-роялем на руках, когда перед тобой недоигранная партия в шахматы. Только тогда ты осознаешь, что эта Высшая сила имеет довольно своеобразное чувство юмора и за твой успех платить придется тем, кого ты любишь… И тогда ты испытываешь боль, обиду и смятение. Ты не понимаешь, почему после всех бед, выпавших на твою долю, судьба продолжает преподносить тебе такие сюрпризы. Когда спасение так близко… видит око, да зуб неймет. Нет, только не такой ценой, думаешь ты. И вот тогда…
…люблю тебя, Лисенок…
…я тебя тоже люблю…
…тогда ты понимаешь, что готов заплатить любую цену. Ты с готовностью платишь ее. Раскошеливаешься, как перебравший гуляка в кабаке, решивший внезапно угостить всех за свой счет, не думая о последствиях столь широкого жеста. Ты платишь. А утром, придя в себя, приходишь в ужас от содеянного.
Чтобы снять Сферу с холодильника, пришлось встать на цыпочки. Выпуклые стеклянные бока удобно легли в ладони, словно только того и ждали. Внутри уже давно не бывало ничего живого, кроме мелких насекомых. Шейные суставы скрипнули, когда я опасно приблизил лицо к горловине аквариума, чтобы выдуть оттуда скопившуюся пыль. Половицы тоже скрипели, когда я наступал на них, направляясь в спальню. Странно, никогда не скрипели, а тут – прямо тревожная сигнализация. Еще не хватало, чтобы заскрипели дверные петли.
Петли скрипнули. Протяжно, заунывно, как ржавые ворота древнего замка с привидениями. Все вокруг вдруг стало невероятно шумным и громким. Сердце грохотало барабаном, выстукивая ритм нервный, но ровный. Воздух покидал легкие со звуком работающей вытяжки. Даже взмах ресниц поднимал такой шум, что слышно было, вероятно, на другом краю Земли. Однако Лиза продолжала спать.
Безмятежное, но при этом какое-то очень сосредоточенное лицо. Губы, приоткрытые ровно настолько, чтобы виднелись ровные белоснежные зубки. Кокон из одеяла, сбившийся в ноги, да там и застрявший. Левая рука, заброшенная за голову, острым локотком прицелилась в окошко. Правая…
Присев на корточки перед спящей Лизой, я некоторое время, стараясь не дышать слишком громко, смотрел, как размеренно вздымается ее грудь, спрятанная в чашечках кружевного бюстика. Не знаю, каким образом ее пальцы оказались в моей руке. Я поцеловал их все до одного, надолго прикладываясь губами к каждому суставу. А потом осторожно опустил ее кисть прямо в жадное горло Сферы.
Я ожидал, что Лиза выгнется дугой, забьется в конвульсиях, как та девочка из «Экзорциста». Но Сфера, в очередной раз не оправдала моих ожиданий. С безвольно повисших пальцев на дно аквариума полилось слабое сияние. Почти как фосфорное свечение над свежей могилой, только голубоватое. Лиза продолжала лежать неподвижно. Однако теперь – это чувствовалось как-то особенно отчетливо – это уже не была неподвижность спящего тела. Лиза была похожа на Спящую Принцессу из сказки.
– Гроб качается хрустальный… – прошептал я.
Выйдя из комнаты, я тихонько прикрыл дверь. По внезапно переставшим скрипеть половицам ноги вернули меня в кухню, к остывшему чаю, черствым баранкам и Брюсу Уиллису. Мне нужно было вновь чем-то занять глаза, руки и зубы, которые уже почти крошились, со скрипом стираясь друг о друга. Кажется, престарелый лысый супергерой вновь всех победил. Впрочем, разве могло быть иначе? Я хочу сказать, ведь для того кино и создано, верно? Чтобы показывать торжество добра над злом, прекрасного над уродливым… жизни над смертью. Ведь в реальном мире так получается далеко не всегда. Более того, в нашем мире это скорее исключение, чем правило. Сегодня у нас с Олесей получилось, пусть даже она об этом не догадывается. Да и то – мы ведь одержали локальную победу, всего лишь отсрочили неизбежное. Сколько еще продержится наша маленькая армия при столь ограниченных поставках боеприпасов и продовольствия? Да, у нас есть еще бабушка Зина. И тетя Лида, сестра моей покойной супруги. И еще тот мальчик из Леськиного класса, который ей нравится… Илья, что ли? Ничего-о-о… Как-нибудь протянем первое время.
…люблю тебя, Лисенок…
В конце концов, есть еще я, верно? И я тоже тебя люблю. Сильнее, чем кто бы то ни было.
Это новость от журнала ММ «Машины и механизмы». Не знаете такого? Приглашаем прямо сейчас познакомиться с этим удивительным журналом.