Семь городов

Случаются и в наши дни истории настолько невероятные, что остается только дивиться Провидению, позволяющему нам, грешным, подглядеть малый уголок тайного узора. Он запутан, однако, таким образом, что и увидевший не сразу разберется, что к чему, а разобравшись – не поверит глазам. И нет ничего страшного в том, чтобы рассказывать подобные истории, ибо непосвященный примет их за басни и выдумки, подивится и забудет.

Но тех, кому предназначено высшее, эти истории могут озадачить и подвигнуть к размышлениям, способным вывести на уготованный путь.

И так, скажу, что со времени благотворного вочеловечения Сына Божия минуло 1357 лет, когда в нашем славном городе, прекраснейшем среди всех итальянских городов, произошли события, не привлекшие ничьего особенного внимания и оставшиеся незамеченными, но весьма поучительные для тех, кому дано слышать голос предназначения и верить ему.

Поздним вечером в середине мая упомянутого года в дом славного медика и чрезвычайно ученого человека, имя которому было маэстро Маццео делла Монтанья, постучался один из жителей нашего города, по имени Руджьери, сын весьма богатого купца Ламберто Руффоло.

Молодой человек выглядел до крайности удрученным и едва смог произнести несколько слов приветствия. Маэстро Маццео, хоть и досадуя, что его оторвали от ученых занятий, однако растроганный несчастным видом посетителя, предложил ему присесть в кресло. Но Руджьери, внезапно упав перед ним на колени, порывался целовать руки медику, а когда тот не дал рук, припал лицом к его домашним туфлям. «Она умерла, умерла!» – восклицал он беспрерывно.

– За это не пристало благодарить врача, юноша! – возмутился маэстро Маццео, безуспешно пытаясь вырвать из рук Руджьери полы своей одежды. Его восклицание, достигнув слуха молодого человека, заставило того замолчать. Растерянный, он несколько мгновений оставался безмолвным и неподвижным, а потом поднял голову и пробормотал смущенно:

– Я не благодарить вас пришел, а... – тут, запнувшись, Руджьери опустил глаза и принялся разглядывать носки домашних туфель, которые он только что пылко целовал. Медик ждал, и Руджьери, сам не вынеся тишины, с решимостью отчаяния продолжал: – Я пришел умолять вас о помощи, и – не отпирайтесь! – я знаю, что вы способны помочь. Я жить не могу и не хочу теперь, когда угасло сияние ее глаз...

Признание вызвало новую вспышку гнева у маэстро Маццео.

– Я не торгую ядами! – сурово ответил он. – Обратитесь к аптекарю, или лучше – к тем злонравным женщинам, имена которых всем известны, а на самом деле имя им одно на всех: ехидны смертоносные...

Руджьери покачал головой, отрицая догадку врача. Теперь его голос звучал устало и тускло, без выражения, и такими же стали его глаза.

– Я не прошу у вас яда. Вот, – молодой человек вынул из-за пазухи пузырек темного стекла, – я запасся им загодя, еще во вторник, когда увидел мадонну Катерину утром в досточтимом храме Санта-Мария Новелла... это была последняя наша встреча... я понял, я почувствовал это...

– Мадонну Катерину? – перебил его медик. – Вы говорите о покойной Катерине ди Гизольери?

Руджьери кивнул.

– Я должен рассказать вам...

– Я не нуждаюсь в ваших рассказах, юноша, но если уж без этого не обойтись, сядьте-ка в кресло и выпейте вина, а потом говорите себе... – проворчал маэстро Маццео.

***

Руджьери Руффоло увидел Катерину Лонго, когда она шла в церковь в сопровождении няньки и служанок. Легкая поступь, невесомый тонкий стан, небесное сияние глаз на бледном личике, обрамленном золотистыми локонами, – красота ее поразила юношу в самое сердце. Он последовал за ней в церковь и, вопреки своему обыкновению, остался до конца святой мессы, а после, стараясь не привлекать к себе внимания, проводил красавицу до дверей дома ее родителей. Все это время он был не в силах отвести взгляд от ангельски прекрасной девицы, позже – не мог отделаться от преследовавших его сладостных видений, так что к ночи был влюблен бесповоротно. И, увы, безнадежно. Расспросив приятелей, Руджьери выяснил, что прекрасная Катерина просватана уже за почтенного Бертольдо ди Гизольери, а к тому же отличается набожностью и благочестием и настолько преисполнена добродетели, что, несомненно, принесет супругу в дар свою невинность совершенно нетронутой, да и после едва ли удастся склонить ее к нарушению супружеских обетов...

И все же счастье манило несчастного юношу, и он устремился к нему, как устремляется безмозглый ночной мотылек в пламя свечи. Так уж устроен человек, что в юности голос сердца звучит несравненно громче голоса разума, если тому и удается промолвить несколько горьких, но правдивых слов.

Той же ночью Руджьери тайком проник в сад, окружавший дом Лонго, и дождался, когда Катерина, по обычаю мечтательных юных дев, вышла на балкон. Она была прекрасна в легком ночном одеянии, едва скрывавшем ее невинные прелести. Распущенные локоны были небрежно рассыпаны по плечам, свет луны переливался на них нежными бликами. Лицо ее казалось еще прекраснее, ибо в этот час, под защитой стен родного дома, она не старалась придать ему выражение строгости и неприступности. Руджьери был уже настолько во власти чувств, что не сдержал страстного порыва и вышел из тени лавра, в которой укрывался, и, протянув руки к своей возлюбленной, поведал о терзающей его душу тоске, о неземном восторге, который переполняет его сердце при взгляде на ее лицо, обещал ей вечную верность, словом, прилежно повторил все те глупости, которые и составляют речи влюбленных – от сотворения мира до наших смутных времен.

Юноша был весьма недурен собой, лицо его пылало жаром вдохновения, голос был искренен и сладок, и к тому же подобных слов никто прежде не говорил воспитанной в строгости Катерине. Сердце ее, подобное дремавшей в ожидании весны почке, не знало еще жизни – и вот словно солнечный луч коснулся его, словно дуновение теплого ветра. Сердце Катерины пробудилось, участь ее был решена в одно мгновение.

– Как вам не стыдно тревожить мой покой? – со строгостью, которая ей самой еще казалась искренней, спросила Катерина. – Ведь я невеста и знаю свой долг. Уходите, пока я не кликнула слуг... – и, чтобы не давать ему повода сомневаться в своей недоступности, девушка ушла с балкона и закрыла за собой дверь.

И Руджьери ушел, удрученный ее холодностью, а Катерина бросилась в постель и не сомк-нула глаз до самого утра. Как мелкими стежками вышивают роскошный узор, так по словечку вспоминала она пылкие речи юноши, и к утру душа ее была диковинными цветами.

Несколько месяцев спустя Катерина стала женой почтенного мессера Бертольдо и в течение пяти лет родила ему одного за другим четверых сыновей, а на шестой год умерла.

Все это время Руджьери видел ее почти ежедневно в церкви Санта-Мария Новелла, куда она ходила к мессе. Он видел, как увядали волшебные цветы в ее душе, как по капле, медленно, но необратимо жизнь покидала первую красавицу города. И в тот день, когда она смогла пойти к мессе в последний раз, Руджьери тоже видел ее и понял, что это их последняя встреча. Неподвижные глаза, окруженные серыми тенями, скорбная складка некогда свежего и румяного, а теперь высохшего бледного рта, тусклые волосы, уложенные в замысловатую прическу, сколотую драгоценными булавками и покрытую дорогой прозрачной фатой. В городе говорили, что мессер Бертольдо уморил молодую супругу слишком страстной любовью, но Руджьери знал, что Катерина умерла восемнадцати лет от роду от любовной тоски. Об этой тоске ежедневно твердили ему небесно-голубые глаза Катерины, чьи безмолвные речи были яснее ясного.

***

И тогда я купил яд и стал ждать, находясь как бы между жизнью и смертью, и ждать мне пришлось недолго. Двух дней не прошло...

– Мадонна Катерина умерла сегодня на заре, – подтвердил маэстро Маццео. – Спасти ее было невозможно, а причина ее болезни и смерти названа вами правильно.

– Я немедленно принял бы яд, но одна мысль остановила меня: Катерина прожила отпущенный ей срок так добродетельно и чисто, что, несомненно, принята в рай. Став самоубийцей, я потеряю возможность соединиться с ней. Если бренная жизнь без нее так невыносимо горька, какова же будет вечность? Меня не пугают адские муки: самая жестокая мука уже истерзала мое сердце при жизни. И вот, размышляя об этом и все более отчаиваясь, я случайно услышал разговор... К чему тянуть? Я знаю, что вы можете помочь мне, так помогите!

– Увы, юноша, – пожал плечами медик. – Я не воскрешаю мертвых.

– Нет-нет, я знаю, вы можете нечто другое. Вы знаете, что мой отец богат, я заплачу сколько скажете, а если нет... Если нет надежды – что ж, я умру, но я умру здесь, от яда, и пусть на вас падет обвинение в моей смерти, и так уже много подозрительного говорят о вас в городе, иначе откуда бы мне знать!..

– Поверьте, юноша, у меня действительно нет средства помочь вам. Его не существует, поймите.

– Сейчас проверим... – мрачно сказал Руджьери, вытаскивая кинжал. – Вы поможете мне обрести Катерину, или я убью вас, а потом и себя. Мне терять нечего.

– Если бы я изготовил семь одинаковых карт нашего города и положил бы их одну на другую, вы смогли бы представить себе, как обстоит дело с семью городами, но на самом деле их не семь. Их число бесконечно, и вся тонкость в том, чтобы попасть... в нужный город, понимаете ли вы меня, юноша?

– О да, я понимаю, но что изменится? Карты одинаковы, города – тоже. Так ведь? И если моя Катерина страдала и умерла не единожды, а семь раз... или бесконечное количество раз... разве это может облегчить мою скорбь о ней или утолить мою жажду счастья?

– А теперь мы подошли вплотную к следующей тонкости, которую следует непременно иметь в виду. Мы говорим о картах, начертанных на пергаменте. Картограф рисовал их, имея в виду сделать одинаковыми. Но... тут дрогнула рука, тут немного изменен состав краски, а тут пергамент оказался другого качества. Понимаете ли вы?

– Да... но...

– Даже в таком сравнительно простом деле, как изготовление карт, таится возможность возникновения множества отличий. А представьте себе город... Люди... здания, деревья, вода источников, самый воздух, наконец, с населяющими его мельчайшими... впрочем, вам это ни к чему, юноша. Но представьте себе, сколько отличий могут содержать многочисленные копии города!

– И что мне до того? Как это может мне помочь?

– В одном из городов отец прекрасной Катерины мог страдать приступом геморроя в тот день, когда почтенный мессер Бертольдо ди Гизольери решился просить руки его дочери – и вот жених отвергнут...

– О... – растерялся Руджьери. – Неужели такое возможно?!

– Еще как возможно, юноша. Вы не в силах представить себе, сколько всего возможно, если речь идет о бесконечном множестве отражений города...

– Я понял! – вскричал Руджьери. – Где-то здесь же, в этом же самом месте, есть... та карта... то отражение... место, в котором Катерина не вышла замуж за мессера Бертольдо и не умерла от тоски... Но... – взгляд Руджьери стал растерянным, плечи сгорбились. – Но даже если такое место есть, как мне попасть туда? Ведь я здесь...

– А это уже мое дело, юноша...

***

Семь свечей поставлены ровным кругом, семь карт легли одна на другую – медик укладывал их, чуть смещая, поворачивая на едва заметный глазу угол.

– Вы же говорили, что городов больше?.. – прошептал непослушными губами Руджьери, бледный от волнения, но с решительным блеском в глазах.

– Тссс! Не мешайте мне, юноша. Вы же видите – это не города, это всего лишь карты, используемые как подобия... впрочем... чтобы вам было понятно: подобие может быть не только у предмета, но и у любого свойства его, даже у количества. Таким образом, в данном случае мы используем карту как подобие города, а число семь – как подобие истинного числа городов. А теперь помолчите и не отвлекайте меня, потому что вам, может, и незачем возвращаться домой, а я хочу встретить рассвет в собственном доме, а не в неведомом краю божьего мира...

– Стойте! – воскликнул Руджьери, хватая за руку медика, уже готового распахнуть дверь. – Если есть другие города, значит, есть и другие... другие я... другие Руджьери Руффоло. И, может быть, сейчас я выйду – и за первым же углом нос к носу столкнусь с самим собой, что тогда?

– Вам следовало раньше подумать об этом, – проворчал маэстро Маццео. – Несетесь сломя голову, даже не зная дороги... Послушайте, такого случиться не может. В тот миг, когда вы перейдете границу между городами, ваш двойник, где бы он в этот миг ни находился, сам того не ведая, тоже ее пересечет – в обратном направлении. И вы окажетесь вместо него там, а он – вместо вас здесь. Поняли? Ступайте, – и медик толкнул дверь.

– Стойте! – еще громче вскричал Руджьери, хватаясь за массивное кольцо и удерживая дверь. – А если я... который там... если он счастлив, если... из объятий Катерины он попадет сюда...

– А вам не все равно?

– Нет, – решительно тряхнул головой молодой человек. – Я не смогу наслаждаться счастьем, зная, какой ценой оно оплачено. Ведь это все равно что я... самому себе... самого себя... понимаете?

– Я-то понимаю, – невесело ухмыльнулся маэстро Маццео. – Рад, что поняли и вы. Теперь видите, что у меня действительно нет средства помочь вам?

Руджьери задумался, не выпуская из рук дверного кольца.

– Вы говорите, что городов – бесконечное число? И как может быть город, в котором Руджьери Руффоло женится на Катерине Лонго, точно так же... да! Точно так же может быть и город, в котором Руджьери Руффоло знать не знает о ней и... и ничего не потеряет, оказавшись на моем месте, ведь правда? Значит, все что мне нужно – выходить из этой двери и входить в нее, выходить и входить... пока я не окажусь в нужном месте...

– Теоретически... заметьте, юноша, теоретически это возможно. Но сколько времени уйдет на то, чтобы найти нужное место?

– А это уже мое дело. Я буду искать.

***

Год и семь месяцев спустя, в дождливую зимнюю ночь, Руджьери Руффоло без стука вошел в тайную дверь дома маэстро Маццео делла Монтаньи.

Медик подождал – но скрип не повторился, Руджьери не собирался выходить наружу. Только шорох одежды по каменной стене... Вздохнув, медик поднялся из-за стола, заваленного книгами и свитками, привычно поднял руку, отводя в сторону пыльное чучело крокодила, болтавшееся посреди комнаты, и выглянул в коридор.

Руджьери сидел на полу, прислонившись спиной к двери. На лице его застыло выражение последнего отчаяния, куда более безнадежного, чем год назад.

Вытянув промокшие ноги к огню, гость горбился в кресле, обхватив себя руками. Хозяин приблизился к нему с чашей подогретого вина в руках.

– Давно вы не появлялись. Я уже опасался, что сгинули без следа. С вашим-то нравом... Выпейте вина.

Руджьери мотнул головой.

– Выпейте-выпейте. Я и так знаю, что вы безутешны. Сделайте это не ради себя, а ради меня. Вам все равно, а я не буду чувствовать себя негостеприимным хозяином. Я все понимаю, поверьте. Я ведь и предупреждал вас: ничего из этого не выйдет. В бесконечном числе городов, несомненно, есть тот, где Руджьери не любит Катерину, а ее сердца и рука свободны... Но найти его – безнадежное дело. Вы хоть представляете себе, что это такое – бесконечность?

Гость упрямо мотнул головой.

– Я нашел этот город. Я убедился в том, что Руджьери оттуда не знает Катерины. Я свел дружбу с его приятелями и... в общем, все так и есть. И Катерина – свободна... была. Завтра – свадьба.

Маэстро Маццео медленно поставил чашу с вином на стол.

– Вы... нашли? Вам удалось? – всплеснув руками, медик подбежал к своему креслу и кряхтя придвинул его ближе к креслу гостя. – Так что же вы... что же вы молчите?! Что с вами? Вам выпала такая редкая удача, просто... А на вас лица нет! Что такое, юноша, что с вами? Или ваша страсть была сильна, пока предмет ее оставался вне досягаемости, а теперь...

Гость вздрогнул и распрямился в кресле, глаза его отчаянно сверкали.

– Неправда! Я сам... сам так думал, и не одной бессонной ночи стоили мне эти мысли... мое раскаяние... отчаяние... Но я знаю теперь, что причина не в этом. Не в том, о чем вы говорите. Причина в другом.

– В чем же? Вы нашли свою Катерину...

– Нет. Это не она. В том-то и дело... Когда я впервые увидел Катерину Лонго здесь, во всем очаровании ее цветущей юности... И я был счастлив снова видеть ее такой – едва распустившийся нежный цветок, не знавший страданий и горя, сгубивших здешнюю Катерину... В том-то и дело, в том-то и дело, понимаете ли вы? Я полюбил Катерину юной невинной девушкой с незамутненной душой. Такую же я нашел в другом городе, в том, откуда я сейчас, где моя невеста не сомкнет глаз этой ночью... Она любит меня. Она идет замуж за того, кого любит, она счастлива, но я... Я люблю мою Катерину, Катерину страдавшую, Катерину погибшую от тоски и отчаяния... Понимаете ли вы?.. Та, другая, моя невеста – она чужая мне, и я... почти ее ненавижу.

Гость уронил лицо в ладони и замолчал. Медик, прикрыв глаза, неподвижно сидел, слушая, как судорожные вздохи Руджьери Руффоло переходят в сдавленные рыдания. Ночь текла, огибая сумрачный дом маэстро Маццео делла Монтаньи, единственный на все бесконечное число окружавших его городов.