Офис компании «ЭргоСоло» удобен не только близостью к метро. Чтобы попасть в любой из его кабинетов, надо пройти через большой холл, который оборудован под симпатичное кафе. Так что когда Владимир Шахиджанян пришел на нашу встречу, я не волновалась в скучном коридоре, а ждала его за чашкой чая...
Он попросил 10 минут, чтобы тоже подкрепиться, а заодно обсудить с сотрудниками рабочие моменты. Во время этой летучки его молодой коллега дважды выходил в холл-кафе за пирожными, а из кабинета слышался голос мэтра: «Еще два миндальных!» Мой собеседник очень любит сладкое и не скрывает, что ему нравится играть в ребенка.
– Владимир Владимирович, в одном интервью вы говорите, что секрет успеха – любить себя.
– Да!
– Что это значит?
– Есть у меня один приятель, хороший парень. И вот я никак не могу заставить его полюбить себя. То есть в принципе-то он себя любит: хорошо питается, одевается в чистую одежду, ездит на хорошей машине. Но он все время ноет: «Я плохой, у меня ничего не получается, я ни на что не гожусь…»
Для него это способ поворчать и объяснить, почему он ни черта не делает. Он способный – знает Маяковского, Блока... Я, чтобы запомнить фразу «Все прогрессы реакционны, если рушится человек», повторил ее раз четыреста. Я вообще дебил по сравнению с ним.
– То есть?
– Вы видите перед собой уникальное создание. Я родился в Ленинграде за год до войны. Кто мой папа – тайна, покрытая мраком; в метрике в пункте «отец» был прочерк. Всю жизнь я по этому поводу невероятно переживал…
Когда мне был год, началась война, мы не уехали в эвакуацию. И первые пять лет я умирал. Ничего не ел, не играл, заикался... Самое главное воспитание и образование человек получает до трех лет. А если война – блокада, голод, жизнь на волоске? И вот до пяти лет я ничего не получил! Знал только одно: поесть (а нечего), бомбежки и страх – вот-вот умру. У меня не было детства, поэтому сейчас состояние детскости…
Я поздно начал ходить и говорить. Мало того, я плохо учился – до сих пор не понимаю, что такое Н2О. Знаю, что вода, но вот как там молекулы соединяются… Язык учить – нет, правила – нет, математику – нет, и почерк плохой. Когда повзрослел, если мне нравилась какая-нибудь девочка, то она смотрела на меня так, будто я противный лягушонок. Я это чувствовал, и лет до 19 их боялся.
Что я вкладываю в слова «любить себя»? Радоваться жизни и понимать, что я самый главный человек на свете – главнее меня нет в этом мире! И главнее вас – для вас. Вы были на нашем сайте nabiraem.ru?
– Да.
– Там сейчас 91 тысяча учеников. Я хочу их сделать по образу и подобию своему: чтобы они любили жизнь, не ныли и не злились, и чтобы работа была по призванию. Или увлечение по душе, а работа так, для денег.
– Когда же вы поняли, что себя надо любить?
– Пожалуй, лет в 19, когда все было плохо, и я сказал: пошли все к черту, вы ничего не понимаете. Я такой, какой есть. Я хороший.
И еще мне всегда везло на людей. Я в 12 лет познакомился с режиссером Григорием Рошалем. А через него – с Шостаковичем, Черкасовым, Борисовым, Акимовым, потом уже Товстоноговым. В детстве мы познакомились с Сережей Довлатовым, нам было по 12 лет, и мы занимались в литературной студии при газете «Ленинские искры».
Со Ждановки мы переехали на Петроградскую сторону, на улицу Скороходова. В нашем доме находилось издательство «Парус» и журнал «Знание», которым руководил Горький. Я очень гордился, что туда заходили и Шаляпин, и Бунин, и Зощенко...
А детство мое прошло (дачи у нас не было, из пионерского лагеря я сбегал) в Ботаническом саду имени Владимира Комарова на Аптекарском. Райский уголок.
Еще я ходил – потому как взрослые посоветовали – по всем музеям, и записался в библиотеку имени Салтыкова-Щедрина, где тоже провел много времени, потому что книжки любил, а денег купить их не было. И все это мне помогло, когда я сказал: «Пошли все к черту! Мне 19 лет, я некрасивый… но я все сделаю. Я буду снимать кино!» Но с кино не получилось. Хотя я поставил несколько фильмов – документальных, и один художественный («Клоун Мусля», снятый в 1980 г. – прим. ред.).
Мои ребята здесь, в «СОЛО», надо мной издеваются. У них есть фраза: «Это начиналось на кухне Шахиджаняна». Я пару раз обмолвился: «Этот-то? Я его знаю, он у меня бывал». И правда, у меня дома перебывало много людей: Андрей Макаревич, Елена Камбурова, Юрий Никулин, Игорь Кио, Валентин Распутин, Виктор Мережко... С кем-то работали, с кем-то просто общались.
В Ленинграде я жил до 24 лет. И там же, на Петроградской стороне, жил вот этот человек (листает журнал и показывает на фото).
– Это Шостакович?
– Шостакович. А этот человек (показывает на Юрия Никулина) защищал Ленинград всю войну. А этого человека я полюбил, когда мне было 22 года, и я в жизни не думал, что с ним встречусь. Это Шарль Азнавур. А вот повезло: несколько раз встречался, говорил… Гениальная личность! Когда бывает тяжело, я всегда его вспоминаю и слушаю его песни.
– Все эти люди – у них тоже была любовь к себе?
– По крайней мере, вера в свое Я. При всех сомнениях, они знали, что правы. И у них было дело. Когда у тебя есть дело – у Шостаковича музыка, у Гранина литература, у Алеши Германа кино, у Георгия Товстоногова театр – это очень помогает.
– Почему вы решили заняться журналистикой?
– Потому что ничем другим прокормиться не мог. У меня не было высшего образования, и с устройством на работу туда, куда я хотел, ничего бы не вышло. Кроме того, с 19 лет я был связан с людьми, на которых имел зуб КГБ. Нет-нет, я не был диссидентом. А они были, и мы дружили.
Журналистика позволяла заниматься тем, что интересно. Вот мне было интересно кино, я хотел заниматься режиссурой. Во ВГИК меня не приняли, в театральный тоже, и люди сведущие дали понять, что и не примут никогда.
И еще журналистика – это профессия, где не требуется ни аттестат, ни прописка, ни особые умения: написал статью, сдал в редакцию – опубликовали, заплатили. И неважно, что у тебя за национальность, тем более, можно писать под псевдонимами – у меня их было около ста. Я наивно думал, что так «компетентные органы» ничего обо мне не узнают. Они, конечно, все равно все знали, но многое позволяли.
Вот так пошла журналистика. Потом педагогика, сексология, психология и вообще много чего. И даже на такси поработал.
– Писали о таксистах?
– Да. Полгода вел рубрику в «Московском комсомольце» – «Зеленый огонек» – и работал таксистом. Интересно было! Девочки, мальчики, тетеньки, дяденьки, беседы. И что ты поставишь на торпеду, о том с тобой и будут говорить. Открытку с красивой дамой – все обсуждают женщин; рекламу Сбербанка – рассуждают о деньгах; автомобильную открытку – начинают про автомобили.
Я тогда работал над книгой «1001 вопрос про ЭТО», и поэтому там масса исповедей, которых я наслушался от пассажиров.
– Как вам пришла идея заниматься сексологией в СССР?
– Переехав в Москву, я познакомился с Ароном Исааковичем Белкиным – крупнейшим психиатром, который занимался проблемами сексологии. Он первым в стране начал работу, связанную с операциями по смене пола. В то время человека, решившего сменить пол, объявляли психически больным и пытались лечить. Теперь все понимают, что такое решение – не прихоть, а раньше приходилось доказывать это в самых высоких инстанциях, получая разрешение на проведение операций.
Белкину я помогал как журналист, а потом продолжил работать с ним как психолог. Сотрудничали более 25 лет, вместе организовали Психоаналитическое общество. А поскольку я занимался проблемами сексологии, то стал вести рубрику «Про ЭТО» в газете «Московский комсомолец». Публикации пользовались бешеной популярностью.
Секс и СССР - понятия вполне совместимые. Кадр из к/ф "Бриллиантовая рука", реж. Л. Гайдай, 1968 г.
– Давления сверху тогда уже не было?
– Было, еще какое! Слышали бы вы, как секретарь горкома партии орал на Павла Николаевича Гусева, редактора «МК»…
А потом меня признали самым безнравственным человеком в Москве. Но именно после газетных публикаций одно издательство предложило мне написать книгу на эту тему. Начиналась перестройка, к сексу отношение менялось, а многим было не до этих проблем. Общество было слишком политизировано. Но цензура работала, и я долго доказывал двум цензорам (мужчине и женщине), что секс – он вне политики, и ничего секретного в нем нет. Книга вышла тиражом 300 тысяч – это много, но достать «1001 вопрос про ЭТО» было невозможно, ее стали переиздавать (общий тираж – 2,5–3 миллиона). В каждое переиздание я вносил правку: новые письма, более подробные ответы. Меня стали принимать за сексолога, и я пачками получал письма: «Что делать, у меня фригидная женщина», «Что делать, у меня муж бисексуал»... Я старался на все письма ответить, и всегда подчеркивал, что я не сексолог. Сексолог – врач, а книга моя написана с точки зрения психолога, журналиста и просто человека.
А потом я начал изучать проблемы гомосексуалов. Они считают меня гомофобом, который их якобы ненавидит, а гетеросексуалы – гомосексуалом, поскольку я много о них пишу.– Почему гомофобом-то считают?
– Потому что я люблю цитировать Андре Жида: «Покажите мне счастливого гомосексуала, и я покажу вам веселенький труп». Нет счастливых судеб у гомосексуалов – я таких не знаю. А я многих изучил. Гомосексуализм – это не болезнь, такими рождаются. Им труднее, их нужно понимать.
– Их сейчас больше, чем раньше?
– Как и было, 4% мужчин и два среди женщин.
– Но ведь сейчас они заметнее?
– Заметнее!
– Я думаю, в этом много показного, модного.
– Модного нет, а показное – есть сейчас. Разрешили. Долго же нельзя было даже слово это произнести публично. Почему за рубежом пошли эти парады (я против них, кстати)? «Да, мы такие!» – выплескивают из себя, чтобы стало легче. Почему в каждом городе есть места, где до 200 человек по вечерам собираются? Чтобы убедиться: «не я один такой».
В этот момент в кабинет входит один из сотрудников «СОЛО»:
– Курильщик.
В.Ш. – Пришел, да? Ну, пусть заходит!
Я курил 55 лет. Два года как бросил. Теперь всех, кто курит, пытаюсь отучить, и всего за 10 минут. Хотите посмотреть, если он не будет против?
Молодой человек Станислав производил впечатление заинтересованного, но скептически настроенного человека. Немного с ним поговорив, Владимир Владимирович начал сеанс. Не буду описывать подробности – скажу только, что занял он ровно 10 минут, а Станислав, прощаясь, был белым как полотно и на сигареты косился с отвращением. Наша беседа продолжилась.
– Как вы разработали эту методику?
– Я не совсем ее разработал – частично «украл» у Ивана Петровича Павлова (кстати, с его внуком мы учились в одном классе). Она формирует условный рефлекс.
– И этот парень действительно бросит курить?
– Если сделает все, как я велел, то бросит. А не послушает – опять начнет. Стало быть, не очень-то и хочет бросать.
– Мы готовим номер о СПИДе. Как вы считаете, почему он до сих пор непобедим?
– Причин много. Человечество уже 2000 лет борется с сифилисом – правда, от него уже не умирают, и его быстро лечат, но сколько веков потребовалось для этого результата! Когда-нибудь найдут лекарство и от СПИДа. А пока он будет распространяться. Кстати, если провести тотальное обследование, выяснится, что СПИДа на порядок больше, чем официально значится.
– Есть мнение, что эта проблема раздута – от других болезней умирают не меньше.
– Так нельзя рассуждать. Конечно, от рака умирают больше. От сердечно-сосудистых заболеваний, от гепатита. Другое дело, что туберкулез и гепатиты более заразны, чем СПИД, – и ничего, живем. Но поскольку СПИД еще не могут до конца вылечить…
Мы мало говорим о СПИДе. О больных, об их защищенности. До сих пор, если вы узнаете, что коллега ВИЧ-инфицирован, вы не станете пить с ним из одной чашки.
У меня почти на каждом курсе один-два больных СПИДом были. Я об этом никому не сообщал, и никто не знает. Но если бы узнали – конечно, ребятам была бы обструкция. И это страшно.
– Просто большинство заражается таким способом...
– Незащищенный секс и шприц наркомана.
– Это осуждается.
– Все осуждается. От глупости, от страха – и от радости, что «не я». Конечно, СПИД выматывает. Я был на нескольких приемах, с разрешения пациентов и врачей, в центре, которым руководит Алексей Мазус. При мне людям объявляли: «У вас…». Конечно, первая реакция несколько заторможенная. Но первую ночь такой человек очень плохо проводит. Не спит, переживает – за что, почему? А потом ничего, привыкает и живет.
– А больные СПИДом могут быть счастливы?
– Я считаю, что счастливых людей не может быть изначально.
– Даже если любить себя?
– Я не могу сказать, что счастлив, – хотя люблю себя. Как я могу быть счастливым, если вокруг СПИД? Если каждый день происходят изнасилования, грабежи, убийства. Если я знаю, что 10% у нас за гранью нищеты. А еще 10% не знают, куда деньги девать. Ужинают на 20 тысяч долларов в римском ресторане… Я не могу этого понять, когда столько людей, которым можно помочь, просто дать денег.
– Вы считаете, возможно равенство?
– Люди к этому придут – будет не равенство, а демократия и разумность. На нашем сайте я создаю сообщество приличных людей. Почти 100 тысяч зарегистрированных, и я надеюсь, что среди них хотя бы 10 тысяч приличных есть. Пусть 4 тысячи, 400 человек – тоже хорошо. Представляете – 400 порядочных людей! Блеск!
– А ваш офис правда работает онлайн?
– Да! Вот не догадался переключить веб-камеру на наш разговор, чтобы все слышали. В Москве я был одним из первых, кто сделал круглосуточную трансляцию – несмотря на сопротивление коллег. Мы стали ближе к людям – ведь приятнее общаться, когда ты видишь, что человек не бездельничает, а работает.
– На сотрудников влияет?
– Я надеялся на более серьезное влияние: как-никак страна смотрит, надо подтянуться! Но ребята привыкли к камере и бывают слишком раскованными. Хотя в целом работа онлайн – это плюс. Ведение трансляции требует подготовки: ребята учатся думать, говорить, искать темы… А если бы они все делали, как я хочу, у нас было бы еще интереснее. Надеюсь, что так и будет. Вот взяли бы нас в проект «Сколково», получили бы мы грант – ой, мы много бы сделали. Это было бы здорово. И я попробую обратиться к тем, кто за это отвечает – вдруг повезет!Это новость от журнала ММ «Машины и механизмы». Не знаете такого? Приглашаем прямо сейчас познакомиться с этим удивительным журналом.
