– Если говорить про землячество сирийское, то у него не вековая история, как, например, у армянского или азербайджанского. Хотя связи с Сирией были давние: первый священник в Киевской Руси, отец Михаил – сириец по происхождению (имеется в виду Святитель Михаил, первый митрополит Киевский. – Ред.). Но мигрировали сначала, наоборот, из России в Сирию, поэтому состав общества в Сирии похожий: дагестанцы, чеченцы, армяне, даже казаки.
Если мы говорим о Петербурге, то в основном община – это люди, которые приехали сюда учиться в 1960–1970-е годы. Выпускники Политехнического в 60-х участвовали в строительстве одной из самых больших дамб в Сирии. Здесь учились военные, инженеры, врачи. В конце 80-х – начале 90-х в Петербурге было уже тысячи полторы сирийцев.
Ваддах Ал-Джунди, заместитель председателя Общества граждан сирийского происхождения
Первая попытка организовать что-то наподобие диаспоры была в 1995 году. Я еще был студент, но уже активист, общественник, учился на инженера. Основная масса были все-таки медики: Первый медицинский Павлова, академия Мечникова – по-моему, первое собрание было в Мечникова, так как большинство были оттуда. Но, к сожалению, в 90-е многое изменилось. В арабском мире тоже начались перемены: война в Ираке, блокада, в Сирии становилось все хуже. Поэтому многие начали работать здесь, дефицит был такой, что люди должны были чем-то заниматься.
– Как устроились здесь сирийцы?
– Многие студенты стали зарабатывать едой, потому что катастрофически не хватало вкусной, качественной еды. А сирийцы умеют хорошо готовить! Потому что они хорошие критики. Например, сделаешь чай с корицей, они скажут: «Корицы что-то многовато у тебя…» Очень трудно угодить! Поэтому ты должен быть мастером. Сирийцы первыми начали делать шавермы, открывали бистро – этим было выгодно заниматься. Производства никакого не было, поэтому выбрали общепит, дальше уже развивались кальянные, чайные, кофейни.
Так как ребята здесь учились, в основном наша община образованная. Кто-то занимался наукой дальше, многие остались преподавать в своих вузах, стали завкафедрой. Врачи открывали частные клиники – стоматологи, маммологи, офтальмологи. Стоматология в Сирии всегда была дешевая, зато очень качественная, потому что частная: любой человек, который отучился на стоматолога, мог взять кредит, открыть клинику, это очень легко было сделать. Я помню, когда еще учился здесь, я боялся ходить к стоматологу! В 90-е мы считали, что лучше не лечиться, а поехать в Сирию и там сделать без боли, спокойно. Когда мне анестезию здесь делали первый раз, это был не укол, а кинжал какой-то, ужас.
Если первый очаг общины – это люди, которые учились, остались, работали, женились, то вторая волна – те, кто из-за войны были вынуждены возвращаться сюда из Сирии. Возвращались выпускники России с женами или посылали сюда жен с детьми – им сейчас нужно адаптироваться, поэтому мы преподаем и арабский, и русский. И есть часть студентов, которые уже не смогли уехать после начала войны в 2011 году, остались здесь. Сейчас около 3000–4000 сирийцев в Питере. Общество регистрировалось в 2006 году уже как межрегиональное, официально – Общество граждан сирийского происхождения. Что означает название? Это уже граждане России, но «сирийского происхождения» – мы делаем акцент на гражданстве, правах, свободе. Причем для нас это было ясно еще до усиления роли государства, темы «патриотизма». Мы были патриоты еще до того, как это стало модно.
– Чем общество занимается и по каким поводам собирается?
– По праздникам и 300 человек могли собраться в каком-то большом зале, приходили с детьми, дети показывали музыкальные номера, танцы. Конечно, после 2012 года стало меньше праздников, многие потеряли родных. Но сейчас приехало много молодых студентов, поэтому их надо через эти праздники, встречи адаптировать. В апреле приезжал поезд с трофейной техникой из Сирии – половина студентов ходили на Московский вокзал.
Кроме культурной и социальной роли, у нас была очень специфическая функция: во время войны помочь ребятам в сложной ситуации, защитить их юридически. Миграционные законы России сейчас настолько жесткие, что они деревянные. Например, студент приехал, оплатил учебный год и общежитие, но работник ОВИРа или институт вовремя не подал документы или ему вовремя не продлили визу, а сейчас война – кто ему поможет? Если есть нарушение миграционного закона, студента отчисляют, причем задним числом. Хорошо, если он остается на улице, хуже, когда он идет платить штраф, оказывается в наручниках – и на депортацию. Так было не раз.
Еще важна роль, так сказать, общественной дипломатии. До начала войны в Сирии «война» уже была в СМИ. Мы, сирийцы, и сами не понимали, что там происходит, – все говорили по-разному. И чтобы отвечать на вопросы, мы в августе 2011 года сформировали первую общественную делегацию, которая из России поехала в Сирию. Мы обратились к главам других диаспор через Дом национальностей, плюс с нами поехали студенты и аспиранты СПбГУ, востоковеды, арабисты, международник, политолог, журналист, правозащитник – вот такая смесь. По приезде в Сирию мы поняли, что там идет информационная война. Где самолеты, где разруха? СМИ показывали то, чего там еще не происходило. И петербуржцы все видели своими глазами: мы спокойно ходили по улицам Дамаска, все фотографировали, потом сделали выставку по возвращении. Сирийцы в Сирии и сами не верили, что будет война: нет, мол, у нас это на две-три недели. Потом мы ездили туда с ЗАКСом. И первую гуманитарную помощь отсюда тоже отправили мы.
Кроме Общества, у нас есть Центр российско-арабского сотрудничества, мы консультируем бизнесменов – по безопасности, логистике. Мы были первые, кто лоббировал интересы России в Сирии. Недавно Россия подписала соглашение об аренде на 49 лет порта Тартус в Сирии – для всех членов диаспоры это возможность подключиться, чтобы наладить свой бизнес.
– Какие еще встречи проводит общество?
– У нас проходят собрания по межнациональным отношениям Ленобласти, тоже общественные. Никто нам не говорит «соберитесь», но люди понимают ответственность. Общественные организации не только для сохранения культуры – ты должен понимать, что ты чеченец, дагестанец, армянин, но ты живешь в мегаполисе и служишь городу, стране. Все, кто поехал в Сирию, тоже хотели служить России.
Сирийцы в других странах могут делиться на группы, кто за, кто против чего-то. В Петербурге это уникальный случай: если кто-то уходит, мы здесь на панихиду собираемся, если праздник, то тоже соберемся. Все-таки есть такой петербургский очаг. Думаю, потому что сам Петербург оставляет печать на людях разных диаспор. Есть возможность реализовать себя, а не замкнуться. Если диаспора замыкается в себе, то ничего хорошего не будет, это уже не сохранение культуры, если только сирийцы будут здесь собираться. И поддерживают нас не только русские, сюда приходят представители разных национальностей. Когда была блокада Сирии, они с нами выходили на митинги.
Вечером люди могут просто приезжать играть в нарды или музыку слушать. На показ кино будут наоборот собираться не сирийцы, а арабисты, которые хотят посмотреть фильм на арабском. Собрания у нас разные, и мы не пытаемся делать их официальными, это не какая-то «галочная» система.
– Сложно сирийцам интегрироваться в российское общество?
– Смотрите, советский период, 90-е и сейчас – это три разных общества. В советское время люди все-таки были более добрыми, отзывчивыми, хоть было и тяжело. Мы не думали, что Советский Союз так живет (для нас самая великая страна – не Америка, а Советский Союз). В Сирии тогда тоже была экономическая блокада. И вот мы оттуда приехали в Ленинград, а здесь очередищи по часу, чтобы хлеб купить, – ужас! Для нас это был шок. Машин не было, такси. Но было тепло человеческое. А у нас было очень большое уважение к Ленинграду и Петербургу. Знаете, что такое Петербург для образованного сирийца или даже школьника? У нас в каждом доме есть библиотека. Больше половины – это в основном русская классика, а из нее больше половины – это Петербург, то есть Достоевский, Пушкин. К тому же Петербург – это «Северная Пальмира», поэтому мы здесь не чувствуем себя чужими.
Сейчас люди стали более прагматичными, а чиновники – более молчаливыми. Тем, кто приезжает смешанными семьями, надо, чтобы дети получили гражданство. Хотя это должно быть автоматически, если мама русская, – нет, надо ходить по разным инстанциям. Эта «процедурность» убивает духовные связи. Вроде с воодушевлением приезжаешь в Россию, и тут начинается – туда сходи, сюда сходи. Но в целом адаптированные сирийцы в Петербурге живут, как все остальные. Есть, конечно, особенности – культурные, языковые.
Адаптированные сирийцы в Петербурге живут, как и все остальные. Фото: Общество граждан сирийского происхождения
– Трудно им, кстати, учить русский?
– Конечно, трудно, потому что даже буквы не латинские, не привычные. Лучший способ – это жениться. Красивых девушек много, желающих создавать семью, и разводов у сирийцев с русскими очень мало. Многие семьи жили, представляете, 30 лет в Сирии и сейчас возвращаются – не разводятся. Женщины приезжают бабушками и привозят очень положительные эмоции оттуда. Большинство сирийцев здесь женятся на русских, потому что живут здесь, перенимают образ жизни.
Петербург дает возможность жить, сохраняя свою культуру. Есть мероприятия в Доме национальностей, есть комитет по межнациональным отношениям, где всегда можно найти площадку, чтобы заниматься танцами, музыкой на своем языке. У нас есть ансамбль «Пальмира», который выступает в национальных костюмах, – это любители, конечно, мы не держим строгую дисциплину, мол, надо каждую неделю репетировать. Главное, чтобы не потерялось желание. К тому же это не работа за деньги, мы вкладываем свои деньги. Можно учиться, а потом приходить сюда заниматься или играть в футбол. Дети уже в основном не ходят к нам, они занимаются в своих школах. Дети смешанных браков уже на 80 % русские, они даже иногда могут прийти домой и сказать: «Папа, я русский». Хотя имя у него, понятно, сирийское.
– А русские праздники отмечают сирийцы?
– Да, как и все. В Сирии у нас, например, две Пасхи – восточная и западная. Все это отмечают вместе – даже делегации удивлялись, что можно входить в церковь мусульманам и христианам одновременно. Понимаете, эта культура веками складывалась – храм Омейядов был раньше античный, потом христианский, потом стал мечетью, но все туда ходят. В этом особенность Дамаска – он открыт. Поэтому и в Петербурге мы не отделяемся, мол, «мы другие».
Члены нашего общества участвуют в разных мероприятиях города, в субботниках, мы ходим на Пискаревское кладбище 9 мая и в другие памятные даты, чтим память погибших. Сирийцы в войне не участвовали, но все-таки мы считаем это своим.
Кроме официальных, мы отмечаем и религиозные праздники. Недавно мы поздравляли ребят с Пасхой, а скоро начнется Рамадан – это тоже традиция, мы на трапезу собираемся вечером. Христиане вроде не держат пост с мусульманами, но тоже туда ходят. Плюс мы постоянно собираемся, когда кто-то, например, получил гражданство, у кого-то родился ребенок, кто-то купил машину и всех приглашает.
– Бурно сирийцы празднуют? Пьют ли водку с русскими, учитывая, что мусульмане не должны пить алкоголь?
– Мы принципиально за трезвость и правильный образ жизни. Неслучайно наша футбольная команда «Пальмира» в 2013 году выиграла «Кубок трезвых наций» в Петербурге. В Сирии с древности было зерно, ячмень, виноград – понятно, что там люди пьют. И вообще в стихах на арабском языке вино, красота и мужество – это всегда три основные вещи. Но не все так однозначно, многие думают, что Омар Хайям был пьяницей, а может, он вообще не пил? В Сирии нет запрета и нет пьянства, там мало пьют из-за культуры, которая складывалась веками, и пьяных на улицах не встретишь – это позорно.
Есть национальный напиток – арак, его делают из винограда, как самогон, у него такой молочный цвет. По традиции, стол должен быть богат разными закусками, это называется «маза»: много зелени, овощей, лимон, масло оливковое.
– А как сирийцам русская еда?
– Русская кухня странновата для нас. Странные для нас сладкий хлеб, например, или сметана. И у нас основное мясо – это баранина. Когда мы сюда приехали, нам говорят: «Баранина пахнет». Как, почему? У нас не пахнет. В Сирии баранина считается дорогим сортом мяса, она сейчас идет на экспорт в основном. Курдючная сирийская баранина – вообще особенная, ни с какой говядиной не сравнить. И здесь мясо плохо обрабатывают. Например, мы считаем, что шашлыки надо больше жарить. Заказываем курицу, смотрим – она еще розовая, с кровью, это вообще не едят сирийцы. В Сирии никто не спрашивает, халяльное или нет, – все должно быть халяльное, как может быть не так? Сирийцы к еде относятся очень щепетильно, особенно к мясу. У нас нет таких долгих зим, поэтому сосиски и колбаски – это экзотика. Зачем, когда есть свежая птица или баранина?
– Какие традиции сильно отличаются у русских и сирийцев?
– Про Сирию иногда говорят «патриархат». Но защищенность женщин у нас гораздо больше. Например, женщина не может таскать тяжелое, – мужчина должен это делать. Мужчина должен открыть дверь машины, а женщина сесть. Помню, в 90-е люди стали бояться – например, подходишь к женщине, хочешь сумку помочь донести, а она боится. Но я не могу смотреть, как женщина тащит сумку, я привык подходить, это в крови! К сожалению, сейчас все меняется, сюда приезжает молодежь, я их не узнаю, говорю: «Вы в Сирии вообще выросли?»
Когда говорят «не мешайся», мы не понимаем: как это не мешаться, смотрите, там же бьют мальчика? Мы всегда хотим сунуться в конфликт, потому что не можем быть безразличны. Все-таки, как бы ты ни адаптировался здесь, внутри есть вот это «ты должен что-то сделать», есть такая особенность у сирийцев. Иногда лезешь не в свое дело, и такое бывало, особенно когда были конфликты в общежитии. Орут друг на друга мужчина и женщина, подключаются наши ребята: «Что такое, почему кричите?» – «Это наше дело». – «Как это ваше дело? Он же на вас орет и чуть ли не бьет». То есть соваться даже не в свое пространство – для нас это общественный долг. Сейчас некоторые настолько адаптировались здесь, что не будут соваться: «не наше дело». Но это не сирийский характер.
Ответственность за детей очень большая. Мужчина никогда не оставляет детей, даже если женится на второй, – не потому, что закон его обязывает алименты платить, просто подход серьезный. И в воспитании детей мужчина не может оставаться в стороне. Здесь много наших ребят, дети которых приходят и говорят: «Папа, это мой друг». Папа спокойно это воспринимает. А в Сирии раньше он бы спросил: «Какой друг? Откуда? Кто его родители?» Отец должен знать. Брат должен знать, куда сестра пошла ночью. Такая есть семейность. Если говорить о новом поколении, то ее все меньше и меньше.
В 90-е сирийцам было сложно, потому что большие города учили всех безразличию, потерялись моральные ориентиры, а нужно было сохранить себя, свои традиции, отношение к женщинам. Но сейчас здесь возрождаются эти ценности, институт семьи.
– Как сирийцы петербургский климат переносят, как зиму переживают?
– Конечно, солнца не хватает. В Сирии 330 солнечных дней в году и четыре сезона, а здесь непонятно что. Сирийцам зимой дождь не нравится, я говорю: почему не нравится, дождь же? У нас дождь считается благом, дай бог, чтобы дождя побольше было. Сейчас если я еду в Сирию, а там +40, я думаю: какие 40 градусов, я не могу там! Все, жару мы уже не можем переносить. Еще не хватает моря, хоть у нас и залив есть. Многие стараются посылать детей в Сирию на море, чтобы укрепить иммунитет.
Да, с климатом тяжело, но для людей, которые интересуются культурой, в Петербурге столько всего: опера, филармония, музеи, – это компенсирует любую погоду. Думаю, погода у нас лучше, чем на севере Норвегии и Финляндии. Ребята, которые жили в Питере и вынуждены были уехать туда, когда регистрация закончилась, сейчас жалеют. Есть люди, которые возвращаются сюда, кто-то из-за работы, а кто-то по любви – отказался даже от пособия, от всего, потому что понял, что свою русскую девушку не может тянуть туда. Один оставил Германию, другой Норвегию, приехали опять в Россию, в Петербург. Я вижу, что возвращаются, и думаю: ничего себе!
– Чего еще не хватает сирийцам в России, кроме солнца?
– Еды. Иногда заказывают еду тем, кто едет в Сирию, – ее привозят целыми сумками. Я шучу: «Ребята, вы только о еде думаете?» Везут даже помидоры-огурцы, которые пахнут, но особенно цитрусы. У нас вроде апельсины-мандарины есть, но все-таки это не то. А Сирия богата цитрусами, гранатами, и там они на самом деле пахнут.
– Как сирийцы к русским относятся?
– К России и россиянам отношение очень положительное, особенно сейчас, когда многие понимают, что без вмешательства России государство могло не сохраниться. И с 2015 года в Сирии преподают русский язык: в начальной школе выбираешь – русский, английский или французский. Раньше все хотели английский, а сейчас в основном хотят русский. Сегодня мы чувствуем себя намного ближе, даже если находимся вне государства. У нас нет такого: вот наша страна, вот другая страна, я там родился… Сирийцы всегда патриоты своих новых родин. Это во всем мире, не только в России. Президентом Аргентины был сириец (Карлос Сауль Менем. – Ред.). Поэтому сирийцы служат новой стране, не забывая своей культуры и языка.
Здесь лечатся дети из Сирии. Каждый день нужен переводчик: надо ребенку объяснить, что ему надо делать, отцу, что надо сделать. Это тоже задача нашего общества. Подключаются самостоятельно – кто сегодня свободен. Это отзывчивость, которая осталась у сирийцев. Когда мы видим, что российские врачи и военные возят сюда сирийских детей на лечение, мы не можем сидеть и смотреть: да, молодцы, спасибо.
Я хочу здесь напомнить о культурном обмене. Впервые за много лет перевели сирийскую прозу – и тоже в Питере, перевел Союз писателей с нашей помощью. Эти книги я подарил президенту Сирии, говорю: «Смотрите, как гражданское общество работает». Он очень удивился. Сейчас переводят стихи сирийских поэтов. Так что в Сирии уже знают, что Петербург – это что-то особенное.
