Когда в 1959 году международный договор объявил Антарктику «ничьей и общей» территорией мира и науки, у каждого государства, хоть сколько-нибудь способного к научным исследованиям и военным действиям, появился свой образ ледового континента, созданный разными версиями его открытия и национальными амбициями. Что представляет собой русская Антарктида, так ли важно стране присутствие на Южном полюсе, соответствуют ли наши возможности уровню наших амбиций? Об этом мы поговорили с начальником Российской антарктической экспедиции Валерием Лукиным.
Чем сейчас занимается Россия в Антарктике?
Россия является правопродолжателем СССР, поэтому вся наша деятельность связана с деятельностью Советского Союза, которая началась в Антарктике в конце 1955 года, во время первой комплексной антарктической экспедиции Академии наук.
До конца 2013 года все работы велись по Федеральной целевой программе «Мировой океан», а новой программы пока нет. Есть обещания вернуться к этой проблеме в 2016 году, но, судя по тенденции на резкое сокращение бюджета, надеяться на это сложно.
Несмотря на это, по финансированию мы на 6-м месте в мире – из 29 стран с активно действующими антарктическими программами. Выше нас США, Япония, Германия, Великобритания, Китай.
Валерий Лукин (Фото: Сергей Тягин)
Наша экспедиция – это 5 круглогодичных действующих станций, 5 сезонных полевых баз (работают в период арктического лета), 3 научно-исследовательских судна «Академик Федоров», «Академик Трешников» и «Академик Александр Карпинский», 110 человек зимовочного состава на 5 станций и 120 человек сезонного состава (не считая численности экипажа морских и воздушных судов). Станции и базы разбросаны по всему периметру континента. Такой развитой инфраструктуры не имеет ни одно государство, что дает нам серьезные преимущества. Есть возможность, во-первых, организовать исследования практически во всех ландшафтных зонах Антарктики, а во-вторых – контролировать деятельность наших коллег из других стран.
Какие исследования ведутся?
Традиционно – определение роли и места Антарктики в глобальных изменениях климата (и не только в атмосфере, но и в океане, ледяном покрове, антарктической биоте). Углубленно изучается физика солнечно-земных связей. Станцию «Восток» открывали специально для организации таких измерений, поскольку она находится в районе южного геомагнитного полюса. Там сходятся линии силового напряжения магнитного поля, самые интенсивные потоки энергии из космического пространства приходят к земной поверхности. В 1957 году никто еще не знал о существовании никакого подледного озера, так что надо поблагодарить наших гениальных предшественников: если бы они не дошли 14 км или прошли еще 8, то станция не была бы над озером.
Еще одно из направлений – изучение биоразнообразия Антарктики. Сейчас на повестке дня микробное сообщество, его способность выживать в самых экстремальных природно-климатических факторах. Эти исследования важны для разработки нового поколения фармакологических препаратов. Безусловно, в последние годы изучение озера Восток –одно из ключевых направлений. Из нового – это наземная поддержка деятельности спутниковой навигационной системы «Глонасс».
А как это связано с Антарктидой?
«Глонасс» обеспечивает навигационной системой всю нашу планету. Точность определения объектов без размещения соответствующей наземной аппаратуры в Южном полушарии обеспечить невозможно. Где прикажете размещать? В Южной Америке или Африке? Заплатить деньги, и вдруг – военный переворот…
Есть ли у каждой станции определенная сфера деятельности?
На всех станциях, независимо от их расположения, в обязательном порядке выполняются работы по метеорологии. На двух станциях («Мирный» и «Новолазаревская») идут аэрологические исследования – изучается состояние свободной атмосферы до высоты порядка 50 км. Запускаются шары с радиозондами, оборудованные специальными приборами, потом смотрят на положения этих шаров, принимают сигналы с них об изменении температуры, давления и влажности. Это самый дорогой вид наблюдения, который только можно придумать.
Работы по геомагнетизму ведутся на станциях «Мирный», «Восток», «Прогресс» и «Новолазаревская». Там же происходят наблюдения за состоянием ионосферы и изменчивостью глобального альбедо нашей планеты (соотношение отраженной и приходящей солнечной радиации).
На всех станциях выполняются работы по полярной медицине, изучается влияние экстремальных природных факторов на психологические и физиологические состояния организма. Мы имеем здесь прекрасную выборку: люди разного возраста, разного интеллекта, разной физической подготовленности. Недаром в свое время такие работы именно в Антарктиде проводили Военно-медицинская академия и Институт медико-биологических проблем, когда создавали рекомендации для подбора космических экипажей.
Практически на всех станциях, кроме «Беллинсгаузена», измеряется озоновая дыра, о которой раньше много писали, а сейчас перестали.
А как она, кстати? Увеличивается?
Да ничего она не увеличивается. Наоборот, начинает заполняться потихонечку. Шумиха создается искусственно… Политики создали Монреальскую конвенцию по защите озонового слоя Земли, потому что господину Дюпону удалось доказать, что озоновая дыра – это результат выброса фреона в атмосферу. И в результате что? Выпуск фреона 4 запретили, а вместо него стали выпускать фреон 134 и 141, технологически в 4 раза дороже. И никто не задался вопросом: если основные потребители фреона проживают в северном полушарии, то почему озоновая дыра не в Арктике, а в Антарктике? Речь идет об особенностях атмосферной циркуляции, а не об антропогенных выбросах. Такую же игру западный мир сейчас ведет с глобальным потеплением климата. Все почему-то забыли, что климат на нашей планете менялся циклически. Но нет – антропогенное воздействие, парниковые газы! Как вы думаете, почему в 1933 году судно неледового класса прошло по Северному морскому пути? Или это гениальный Иосиф Виссарионович так воспитал своих моряков, что стало вдруг возможным проходить по сложнейшим морским трассам? Да просто ледовые условия на трассе были легкие. Потом, в 50-х, они стали тяжелыми, а в 80-х снова стали улучшаться. Сейчас ледовитость Арктики снова увеличивается, но об этом молчат.
Валерий Владимирович, вы сами начинали с арктических исследований. Как получилось, что вы сменили направление с севера на юг?
Я океанолог и в 1970 году по распределению пришел сюда (Арктический и антарктический научно-исследовательский институт. – Ред.) в отдел океанологии. У меня был большой опыт создания дрейфующих станций в Арктике, и в конце 1989 года меня в качестве эксперта пригласили поработать над проектом (тогда еще советско-американским) по созданию первой дрейфующей станции в Антарктике. Такого опыта не было еще ни у кого в мире. Когда я вернулся, я неожиданно получил предложение занять вот это кресло. С тех пор я тут. Прямо скажу, это не моя мечта, но так сложились обстоятельства. Из-за этого я из арктических исследований ушел.
А сейчас сколько таких дрейфующих станций в Антарктике?
Ни одной.
Что можно сказать о финансировании экспедиции, ее численности по сравнению, например, с советской?
Резкое уменьшение и того, и другого. Мы же прошли тяжелейший период 90-х годов. Сложно объяснить, каким образом мы сохранились. Ведь экспедиция не то что ни на год – ни на день не прекращала свою работу. Несмотря на то, что в 1996 году правительством обсуждался вопрос о целесообразности присутствия России в Антарктике.
Между станциями ездит санно-гусеничный транспорт
А что повлияло на то, что мы все же остались там?
Мне пришлось доказать, что если мы оттуда уйдем, то обратно уже не вернемся. Даже несмотря на все международное право.
А чем вы крыли? Какими-то практическими соображениями?
Пришлось разбираться в международном правовом режиме управления Антарктикой, в том, каким образом наша страна туда пришла, как менялась геополитика…
Если бы мы свернули свое присутствие в Антарктике, мы бы автоматически вылетели из договора о ней?
Мы бы остались, но перестали бы быть консультативной стороной, вот что опасно. Особенно важно для нас определение места и роли Антарктики в глобальных климатических изменениях. Более 60 % территории России находится в зоне вечной мерзлоты. И повышение температуры на несколько градусов будет просто катастрофой. Произойдет разрушение фундаментов зданий, линий опор электропередач, газо- и нефтепроводов, шоссейных и железных дорог, взлетных и посадочных полос аэропортов и так далее. Эффект ядерной войны.
И об этом неплохо было бы знать заранее.
Да. Где мы можем в классическом виде определять космофизические факторы? Да только в Антарктиде, потому что ни в одной точке РФ или даже северного полушария в чистом виде такие измерения не провести – везде будем сталкиваться с антропогенными воздействиями, человек уже везде успел наследить.
Второе – оценка возможных запасов минеральных и углеводородных ресурсов. Почему это для нас важно? Пусть сейчас никто в Антарктиде ничего не добывает. Но экономика нашей страны в основном определяется как раз ресурсным потенциалом. Мы должны очень четко контролировать и мониторить состояние мировых рынков, чтобы правильно спрогнозировать свою экономику, бюджет и заблаговременно принять упреждающие меры.
И как с этим связаны исследования в Антарктиде?
Зная о состоянии запасов, мы будем знать о перспективах, которые дает такая информация. Это настоящая серьезная экономика. Тут надо правильно спроектировать и спрогнозировать ситуацию: какой запас, какова будет стоимость добычи, стоимость сырья к этому моменту, каким образом эти объемы повлияют на рынки, сбросит это цены или поднимет.
Антарктида – это один из последних ресурсов человечества. И рано или поздно человечество обратит свой взор на добычу полезных ископаемых в этом регионе.
Предполагается, что для этого нужно разработать какие-то особые методы добычи ископаемых.
Нет, никаких методов никто не будет разрабатывать. Метод разрабатывается, когда есть прямой экономический профит. Тут же очень важно выстрелить вовремя, а не просто заявить в качестве первого.
А какие стратегические цели у России в Антарктике?
Международный престиж государства. Результаты наших исследований на озере Восток, безусловно, приподняли его…
Тогда странно, как это согласуется со сворачиванием финансирования?
Понимаете, если бы результаты наших работ укрепляли бюджетную позицию нашего государства… Мы пользуемся только расходной частью бюджета, доходную часть мы не приносим и не будем никогда приносить.
Но ведь престиж как таковой не конвертируется в дензнаки напрямую?
Я не защищаю правительство, но, чтобы добавить средства на исследования озера Восток, надо откуда-то их взять.
Если предположить, что деньги у вас появятся, то что это будут за потребности?
В первую очередь – реконструкция станции «Восток», реконструкция полевой базы «Русская» и ее перевод в режим круглогодичной действующей станции. На станции «Восток» надо строить абсолютно новый зимовочный комплекс. А то, что есть, использовать как сезонный. Все наши основные капитальные сооружения, за исключением станции «Прогресс», полностью выработали весь свой ресурс: и физический, и моральный.
Расскажите, как начиналось бурение на «Востоке»?
С самого начала было очевидно, что по снежным шурфам можно изучать климатическую историю Антарктики. Снег и лед содержат определенную климатическую информацию, и, естественно, еще в первых экспедициях появилось желание начать бурение. Но оказалось, что, при всей своей кажущейся простоте, бурение льда – это сложный технологический процесс.
Сухое бурение льда возможно только до глубины 500 м. Дальше скважина начинает сужаться, и бурить-то можно, но наверх буревой снаряд не извлечь. Решено было скважину заполнить неким проницаемым веществом, через которое мог бы проходить буровой снаряд, причем жидкость должна быть равна плотности льда. В качестве такой жидкости мы предложили смесь керосина и фреона.
А потом оказалось, что там озеро?
Я помню, как некоторые буровики кричали, что историю с озером мы специально придумали, чтобы не пускать их бурить. Потом те же ярые противники превратились в ярых защитников этого проекта.
А ведь подледные озера изучают еще как минимум в двух местах – англичане и американцы, причем технологии у них какие-то другие.
Существуют 4 типа бурения льда. Российский (советский), европейский, который почти копирует российскую технологию, японский – с помощью ацетилбутата, и американский – с помощью горячей воды (который англичане тоже используют).
Подождите, а японцы тоже в Антарктиде бурят?
А как же, у них и станция внутриконтинентальная – «Фуджи». Мое личное мнение – бурение горячей водой с экологической точки зрения гораздо опаснее, чем с помощью керосина и фреона. Воду нагревают до 90 °С, и в момент проникновения воды происходит ее контакт с реликтовыми водами озера. Наши расчеты показали, что, когда тепловой поток грибовидной формы достигнет дна озера (а толщина водного слоя там всего 200 м), все микроорганизмы, которые там могут быть, будут просто сварены, потому что окажутся в совершенно инородной физической среде.
А насколько гипотетически может подняться температура в озере?
Это легко рассчитать. Если температура воды озера 1–2 °С, а вода для бурения 90 °С, то на поверхности будет все 80 °С, а у дна – порядка 10 °С. Что тут измерять, в смысле гидрофизики и гидрохимии, совершенно непонятно. Ни реальную температуру не измерить, ни минерализацию воды (потому что она зависит от температуры), ни содержание кислорода (растворимость его в воде тоже является функцией температуры). Ну, может быть, можно взять пробы грунта… А керосин – жидкость гидрофобная, ни при каких условиях не смешивается с водой.
Кроме того, американские исследователи используют воду для бурения из того снега, что на поверхности, а он оказался в микробном плане очень загрязнен. В нашей керосиновой смеси содержание клеток живых организмов порядка 180 клеток/мл, а у них – 800.
Ископаемый трилобит, найденный в горах Шеклтона, результат палеонтологических исследований ледяногоконтинента
Хорошо, пусть это останется на их американской национальной совести, но британцы-то куда смотрят?
Британцы такие же дураки, да еще и снобы. Никогда в жизни они к русским технологиям обращаться не будут. Они, конечно, потерпели огромнейшее фиаско с этими технологиями бурения, и я не уверен, что правительство снова даст им денег. Никто денег для Антарктиды давать не хочет, потому что это затратное дело, реального денежного профита не приносящее, кроме разве что политических дивидендов.
Бурение на «Востоке» – это было мероприятие совместное с американцами и французами?
Нет, не так. Мы начали бурить на «Востоке» еще в 60-х. Но в связи с тем, что у нас не было серьезных лабораторий для изучения ледяного керна, мы сначала пригласили французов, чтобы иметь возможность пользоваться их новой лабораторией в Гренобле, а потом и американцев. Американцев только потому, что через их станцию происходила доставка наших полярников. Но в 1998 году, когда глубина скважин достигла отметки 3623 м, мы остановили бурение – по рекомендации комитета по научным исследованиям в Антарктиде. (Подробнее об исследовании озера Восток читайте в материале «Жизнь глубокого залегания», с. 28. – Ред.)
Насколько мы сейчас зависим от кого-то в Антарктической деятельности?
Мы полностью независимы и давно прекратили пользоваться логистической помощью американцев, еще в 2002 году. Мы открыты для международного сотрудничества, но такой серьезный проект, как исследование озера Восток, имеет 3 составляющие. Первая – инженерные работы и организация бурения, вторая – логистика, третья – научное обеспечение. Если говорить о финансах, то самые объемные – это первые две части. Поэтому, когда нам говорят о международном сотрудничестве, мы отвечаем: пожалуйста, но оно должно подразумевать участие во всех трех частях, а не только в научной. А то получается, что Россия должна французов доставлять, кормить, давать буровое оборудование… Нет, мы это для себя будем делать, а за науку мы заплатить можем, это самые небольшие деньги. Ничего в этом мире бесплатного не бывает.
Странно получается, Антарктида – все же место межнациональной дружбы великой…
Да, это один из принципов Договора об Антарктике. Но это не значит, что кто-то платит, а другие просто «сотрудничают». Можно помогать, но определенное время. У нас есть такие любители братской помощи – белорусы…
А у них разве есть базы в Антарктике?
Баз нет, но у них есть национальная антарктическая программа, их специалисты ездят работать к нам. Понимаете, в уголовном и административном кодексе существует статья за нецелевое использование бюджетных средств. Если в моем бюджете будет статья на поддержку белорусской антарктической программы – это одна ситуация, а если статьи не будет, а мне белорусы будут говорить о необходимости братской помощи в духе славянских народов, то извините… Завтра же ко мне придет счетная палата и спросит – на основании чего? И что мне отвечать? «На основании международного сотрудничества об Антарктике»? Рассказывать им сказки про то, как мирно мы все там живем и дружно пьем чаи?
Да уж, закончили за упокой…
Вы можете закончить такой радостной вестью: несмотря ни на что, в начале ноября «Академик Федоров» вновь идет в Антарктиду. Мы переживали и еще более тяжелые времена.
Это новость от журнала ММ «Машины и механизмы». Не знаете такого? Приглашаем прямо сейчас познакомиться с этим удивительным журналом.
