Один из первых советских ядерщиков Лев Арцимович в середине ХХ века пошутил: «Наука – лучший способ удовлетворения личного любопытства за государственный счет». Для коллег Арцимовича, работавших в России начала 1990-х, шутка стала саркастической: свое любопытство им приходилось либо обуздывать, либо удовлетворять за счет иностранных грантов. Но спустя 20 лет на улицу российской науки пришел если не праздник, то, по крайней мере, его нетерпеливое ожидание.
В 2010 году в Санкт-Петербургском государственном университете в рамках Программы развития вуза стали появляться ресурсные центры (РЦ) – подразделения, в которых концентрируются материально-технические, научно-методические и учебно-лабораторные ресурсы. На чиновном языке их миссия звучит как «создание современной научной инфраструктуры», а если говорить проще – у молодых (и не очень) ученых теперь есть возможность работать на редком и дорогом оборудовании, быстрее достигать результатов в своих исследованиях и профессионально расти. При этом интеллектуальный потенциал университета стал доступнее не только для «своих»: работать здесь могут не только студенты, аспиранты и научные работники СПбГУ, но и представители научных групп «со стороны», а также малых инновационных предприятий – нужно только подать заявку. Рассмотрение, конечно, включает нюансы, но если все получится, иногородним ученым на время работы в РЦ даже предоставят служебное жилье.
Ресурсный центр в широком смысле – это место, где материальные ресурсы объединяются с умственными ради благих целей: распространения информации, дополнительного образования или трудоустройства. Главное отличие ресурсного центра – новая техника, передовые технологии, квалифицированные сотрудники. Главная его задача – либо быстро научить, либо оперативно помочь в работе. Такие центры не всегда относятся к образовательной сфере, но всегда выполняют образовательную миссию: дают старшеклассникам первые профессиональные навыки, помогают пенсионерам освоить компьютер, предоставляют тренинги для профессионалов, консультируют организации, переобучают безработных.
«Нанотехнологии и материаловедение», «Биомедицина и здоровье человека», «Экология и рациональное природопользование», «Информационные системы и технологии» – в этих направлениях сейчас работает 21 ресурсный центр. За два с половиной года на их оборудование потрачено более 4 млрд рублей. Этой весной в СПбГУ был открыт РЦ «Развитие молекулярных и клеточных технологий». Здесь исследуют механизмы иммунных реакций, разрабатывают фундаментальные основы регенеративной медицины, изучают биологию старения, злокачественных новообразований и нейродегенеративных заболеваний. Для работы закуплено более 50 сложнейших аналитических приборов.
Как заглянуть внутрь клеточной мембраны, рассмотреть строение рецепторов, в несколько пробирок рассортировать элементы крови, сделать с биологического образца срез толщиной 50 нанометров – размышлять о подобной «чепухе» обывателю так же сложно и так же некогда, как о бесконечности Вселенной. Но именно благодаря такой «чепухе» двигается вперед медицина, производство и вообще жизнь. О том, как работается в двух шагах от завтрашнего дня, мне рассказал руководитель нового подразделения, кандидат биологических наук Павел Зыкин.
– Павел Александрович, правда ли, что оснащение вашего центра уникально не только для России, и у ближайшей заграницы такого оборудования тоже нет?
– Да, именно такого нет. Это формат единых логических комплексов. Затраты времени между созданием образца и анализом результата минимальные – грубо говоря, все под рукой. И все очень высокого уровня.
– По какому принципу отбираются заявки на работу в центре?
– Поскольку ресурсные центры создаются в рамках программы развития СПбГУ, главное здесь, на мой взгляд, все-таки развитие Университета. Поэтому сейчас для нас наиболее выгодно перевести любое взаимодействие в плоскость сотрудничества. В принципе, конечно, можно предоставлять все всем и бесплатно, но тогда центр будет востребован только какое-то время, пока оборудование в нормальном состоянии. Поэтому самый простой вариант – когда кто-то из группы исследователей ведет проект со стороны Университета. Конечно, есть и другие возможности сотрудничества, просто каждый случай нужно обсуждать отдельно. Еще на этапе создания учитывались интересы не только факультетов СПбГУ, но и институтов РАН. С ними уже есть несколько подписанных соглашений, правда, здесь ситуация несколько сложнее: нужно оформлять больше бумаг, разграничивать, какая часть работы будет принадлежать Университету, а какая Академии… Пока есть интересы, возможен и конфликт интересов.
– По какой схеме работают такие научные центры в Европе и США?
– За границей несколько типов организации такой работы. Есть полностью платное обслуживание (в Америке, Германии и Англии), есть центры, где практически все предоставляется бесплатно, либо есть хорошая дифференцировка для внутренних пользователей – так работает часть центров в Финляндии, Нидерландах и некоторых других странах Евросоюза. Схема принципиально иная и, мне кажется, более логичная, чем у нас…
– А что у нас нелогично?
– Например, то, что сотрудникам Центра администрация не рекомендует заниматься собственными научными исследованиями. В принципе центры, оказывающие только услуги по измерению, без методической поддержки, есть. Но они, в отличие от нашего, представляют только один тип услуги, например, секвенирование (установление последовательности звеньев в молекулах белков или нуклеиновых кислот), и отдают пользователю «сырой» набор данных. В мире же большинство центров созданы по другому принципу – в них работают научные сотрудники, хорошо знакомые как с оборудованием, так и с методической частью. Они ведут собственные исследования, на общих с пользователями основаниях, что позволяет им быть на «переднем крае». В таких центрах пользователю предоставляют не сырые данные, а интерпретацию результатов. Сильная сторона нашего центра — возможность проводить комплексные исследования, а без собственной научной работы это невозможно. Ведь абсолютно любое научное сотрудничество начинается с того, что вас просят показать результаты. Если у вас замечательное оборудование и сотрудники, но вашим методом еще никто не пользовался, все сотрудничество откладывается до того момента, как у вас появятся опубликованные результаты. А чтобы они появились, нужно где-то вести работу, и почему бы не делать этого в своем же ресурсном центре?
Для работы на любом из приборов предусмотрены стандартные методики, но 80 процентов того, что нам предстоит реализовать сейчас, на новом оборудовании, – это оригинальные исследования. И было бы логично, если бы методики разрабатывались или модернизировались сотрудниками центра, а не пользователями. Все-таки предыдущие 20 с лишним лет почти не закупалось нового оборудования; все, кто имел возможность, ездили для выполнения своих исследований в Финляндию или Германию, и нужно длительное время, чтобы новая система начала работать, а исследователи массово научились ставить адекватные для такого сложного оборудования задачи. Приходится менять мышление, дабы в максимально короткие сроки преодолеть временной разрыв не в одно десятилетие. Тем более, что за тот срок, пока отечественная наука финансово была обескровлена, в методологии биомедицинских исследований произошла революция. Поэтому я уверен, что в таких условиях рискованно ограничивать работу сотрудников ресурсных центров жесткими рамками.
– Могут ли ресурсные центры решить наболевшую проблему утечки мозгов?
– А так ли это плохо – утечка мозгов? Есть ли наука русская, финская... Хотя, если принять во внимание национальные амбиции, закрепление и привлечение отечественных и зарубежных молодых специалистов желательно. Мало кому захочется просто обслуживать приборы. Все пассионарные люди, специалисты своего дела, достаточно амбициозны. В этом свете, разрешение заниматься наукой в центре, на общих с другими пользователями основаниях, должно позволить реализовать и национальные, и частные амбиции
– А лично у вас были мысли уехать за границу, где есть возможность работать?
– Если ситуация здесь не будет меняться, естественно, придет время, когда сильнее окажутся собственные амбиции и желание заниматься наукой, а не администрированием.
– Но такие нововведения могут повлиять на эти амбиции?
– Понимаете, ресурсный центр – это база, фундамент. Если на этом фундаменте не будет построено здание, то он не будет представлять никакого интереса. Сейчас мы находимся на этапе, когда фундамент практически достроен. Да, есть некоторые проблемы с финансированием, с окончанием ремонта, с персоналом – все эти вопросы мы пытаемся решать и решим. Но пока в России не будет нормальной грантовой системы, пока не будут выдаваться гранты именно на новые исследования – трудно говорить о том, насколько здесь можно будет зацепиться и остаться.
– А в чем минусы сегодняшней грантовой системы?
– Смотрите: что обычно является оценкой эффективности работы научной группы? Публикации. Но если группа начинает новую тему, публикаций по этой теме у нее нет. Людей ставят в рамки: если проект успешен, значит, он должен публиковаться, только тогда на него будут деньги. А если мы говорим об инновационной науке, то есть о чем-то новом, что надо только еще пробовать, – тут никаких гарантий быть не может. Любая новая тема – это 10 % успеха, в лучшем случае. По мнению фондов, которые дают гранты, успех должен быть 100 %. Понятно, что это невозможно. Поэтому, чтобы ученые оставались работать в России, нужны изменения грантовой системы и, конечно, дебюрократизация сферы. Посмотрите на регулирующие акты, которые сейчас принимаются. Как работать с биоматериалом, если Дума предлагает чуть ли не восемь клеток бластоцисты уже считать живым человеком?
На каждом этапе приходится что-то обходить, и, естественно, все это обходится законным путем, но каждая рекурсия хода этого цикла не добавляет желания работать, к сожалению. Масса времени тратится на совершенно формальные вещи, а не на научную, сущностную работу. Здесь проблема не в оборудовании (фундамент, как я уже сказал, заложили), а в том, как построят здание. Если будет нормально работающая грантовая система, если будет нормальным ее финансирование, если будут упрощены все бюрократические вещи, тогда, я думаю, можно будет говорить, скорее, о притоке, чем об утечке. Но эти три момента, к сожалению, на уровне РЦ не решить.
Еще пример: скоро нам придется предоставлять план закупок высокотехнологичного оборудования на пять или семь лет. А для такого оборудования срок его эксклюзивности, уникальности – максимум три года. Потом оно становится рутинным, пять лет – это уже моральное устаревание, а семь лет – срок, до которого поставщики готовы поставлять запчасти, потом – как получится. Планировать в таком случае закупки в принципе невозможно. Или возьмем закупку расходных материалов. Как ее спланировать на год вперед, если эксперимент идет сейчас? Например, от группы требуют результатов – публикаций. В нормальном научном журнале рецензент никогда не отпускает статью со словами: «Все хорошо, печатайте». Он говорит: «Давайте проверим все то же самое, но с другим антителом вот к этому белку». Чтобы купить антитело даже сейчас, по действующему закону, надо составить техническое задание, прописать все параметры, причем может быть, что такое же антитело другой фирмы просто не сработает. Далее надо получить финансирование. Вообще, у нас все, что дается по грантовой системе, фактически идет на публикации – оборудование, реактивы, зарплату... Потом объявляется тендер по закупкам. Потом подписание госконтракта, потом еще месяц – ожидание поставки. В лучшем случае через три месяца мы получаем антитело, отсылаем результаты, журнал может отдать их другому рецензенту. Другой рецензент может попросить проверить другое антитело... И вот вроде все хорошо, есть идеи, есть статья, готова публиковаться, но упростить процесс никак не получается.
Еще одна беда – сейчас приняли закон, по которому получить иностранный грант стало очень сложно. А иностранные гранты – это все-таки нормальные деньги, которые при этом не требуют такой строгой отчетности, как наши, с ними достаточно легко работать.
На «цеховую» убежденность ученых в том, что у науки национальности быть не может, политики смотрят по-своему. В этом году нашим правительством приняты «Правила получения международными организациями права на предоставление грантов на территории РФ на осуществление конкретных научных, научно-технических программ и проектов, инновационных проектов, проведение конкретных научных исследований». Чтобы заслужить почетное право дополнительно финансировать нашу науку и давать российским ученым возможность работать дома, а не уезжать за границу, зарубежный грантодатель должен будет предоставить российским чиновникам традиционную кипу бумаг. Например, ему придется описать конкретный проект, на который выделяются деньги, – получается, заранее указать победителя грантового конкурса (это укладывается в голове далеко не у каждого иностранца). После этого Минобрнауки в течение месяца будет изучать документы и проверять темы исследований на соответствие «приоритетным направлениям развития науки, технологий и техники в РФ». Справедливости ради, получить российский грант (да еще и отчитаться за него) у нас не менее сложно.
– Вас не тяготит ваша руководящая должность?
– К сожалению, пока я являюсь директором, я не имею права вести свою научную работу. И к счастью, у меня есть половина ставки доцента на кафедре цитологии и гистологии, и группа, в составе которой я работаю, занимается пренатальным развитием мозга человека. А вообще, в центре очень много интересных задач – к сожалению, все они спотыкаются о проблемы, о которых я рассказал. Но здесь, на мой взгляд, нужно просто придать определенную инерцию, довести эту машину до такого состояния, чтобы она поехала сама.
– Как, по-вашему, появление приборов стимулирует научную мысль, или же научная мысль требует от техники усовершенствований?
– Это классическая задача «курица или яйцо». Как биолог я бы сказал, что все-таки вначале должно быть яйцо. Но здесь, опять же, два подхода. Конечно, никакая фирма не будет «в чистом поле» разрабатывать что-то ненужное. С другой стороны, на Западе фирмы спонсируют некоторые исследования, и понятно, что они ищут под усовершенствование прибора как можно больше задач. Сейчас вообще не очень хороший период: некоторые нововведения больше нужны фирмам, чем науке, но они приводят к удорожанию оборудования. Но есть и вещи, которые просто переворачивают возможности. Возьмем ту же идею конфокальной микроскопии (конфокальность – софокусность, возможность получать «оптические» срезы препарата для трехмерной реконструкции его структуры). Сколько лет она пролежала до первого коммерческого воплощения, пока не появились лазеры (потому что для конфокального микроскопа предполагался лазер, мощности ртутной лампы не хватило бы), компьютерное и программное обеспечение... Сейчас это рутинный метод исследования. Словом, здесь нет возможности отделить одно от другого.
Например, микроскоп. Что требует от него биолог? Чтобы можно было работать с живыми клетками, чтобы было максимальное разрешение, возможность использования неограниченного количества меток, и вообще хочется создать для этой клетки условия, в которых можно было бы делать с ней что угодно. Физически на каждое из наших желаний есть ограничения, но новые технологии их не разрушают – они придумывают обходные пути. Поэтому найти универсальный прибор, отвечающий всем требованиям, невозможно.
– Какие направления в вашем центре наиболее популярны?
– Большая группа ждет сейчас, когда будет готов клеточный блок, потому что, конечно, основной упор у нас сделан на работу с живыми клетками. Еще из направлений можно выделить иммунологию. Много работ ведется зоологами беспозвоночных – они фундаментальные, но с выходом на задачи, которые в дальнейшем будут использованы прикладной наукой. Большой пласт работ – от кафедры генетики, кафедр физиологии и биохимии растений, микробиологии. Несколько интересных работ по регенерации тканей. Далее мое направление – пренатальное и постанатальное развитие мозга. Несколько групп работают над нейродегенеративными заболеваниями – Альцгеймер, Паркинсон… Вы, например, знали, что заболевания, которые принято было считать даже психическими, в чем-то основаны на органическом повреждении мозга? А их социальная значимость такова, что любые другие заболевания в сумме носят гораздо меньший экономический эффект...
– Есть ли среди нового оборудования российские разработки?
– Нет. К сожалению, из российских разработок у нас только система очистки воды, дистилляторы и несколько хороших реактивов. Самое обидное – некоторые вещи абсолютно не сложны… Конечно, хорошо бы иметь еще один ресурсный центр, который позволял бы изготавливать прототипы. Минимальное опытное производство, чтобы не покупать за бешеные деньги деталь, которую можно сделать на простом станке...
– А откуда в основном привезено оборудование РЦ?
– Некоторое количество оборудования – США, но основные источники – Германия и Япония. Но эти фирмы – интеграторы, собирают разные ноу-хау в одну хорошую систему. Взять хотя бы вот этот микроскоп фирмы «Цейс»: камера фирмы «Ролера», сканирующая головка фирмы «Хамамацу» – в общем, самого «Цейса» не так и много. Почему у нас это пока невозможно – трудно сказать. Да, мы тестировали, смотрели несколько российских разработок, но так как мы хотим сосредоточиться на работе, а не на доведении прототипов до рабочего состояния, мы выбрали зарубежные системы. Это оборудование очень качественное, выпускающееся в одиночных экземплярах, и оно доведено до такого состояния, что при его установке возникают максимум одна-две мелкие проблемы, которые решаются на месте, и система сразу начинает работать. Это впечатляет.
В середине ХХ века физик Лев Арцимович предсказал: «Надежда на быстрое решение проблемы управляемого термоядерного синтеза – то же, что надежда грешника попасть в рай, минуя чистилище». Если правила перемещения по уровням едины для физиков и метафизиков, российскую науку, которая в чистилище уже была, действительно ждут перспективы. Если грантов не лишат.
Это новость от журнала ММ «Машины и механизмы». Не знаете такого? Приглашаем прямо сейчас познакомиться с этим удивительным журналом.