Наша кормушка

От двери до стены три прыжка. Если потом повернуться, то в пять прыжков можно достигнуть другую стену. Три взмаха крыльев возносят под потолок. Это мы пробовали в начале, сейчас не осталось сил ни чтобы прыгать, ни чтобы летать.

Слышим? Мы ничего не слышим. А хочется и очень нужно, но вокруг тишина. Мы одни. Никогда раньше не оставались одни так долго, чтобы задуматься, как называется, если наша часть удалилась от грозди, потерялась.

А ведь Первая предупреждала, показывала не летать к лесу, когда у перетресков брачный сезон. Только мы не подчинились: молодые, любопытные. И оно почти того стоило: мы не пробовали ничего прекраснее брачных песен перетресков в лесу. Какие сытные тона! Какие изысканные трели! Чудесные и коварно пьянящие. Возможности показались безграничными, и нам стало тесно дома в родной долине, на родном материке, на родной планете. Столь же легко, сколь легкомысленно мы покинули дом и мчались к неопределенной цели через недружелюбные темноту, холод и тишину. Слышали? Ничего мы не слышали. Долго не слышали. Из последних сил добрались до ближайшей планеты, надеясь насытиться.

Вокруг было зеленое, не такое как дома, но похожее. И звук, который в первый момент показался нам слаще трелей перетресков. И мы жадно слушали. Только потом, сравнивая в воспоминаниях, признавали, что на самом деле ничто на свете несравнимо с совершенством песни перетресков в брачный период. Таким привлекательным и опасным для нас, опьяняющим до безрассудства.

Потом мы осмотрелись и поняли, что еще никогда не забирались настолько далеко от дома. И уснули от усталости и страха. Разбудили нас звуки – это был последний раз, когда мы насытились. Вокруг суетились небольшие существа болезненного вида: бледные, бескрылые, с тонкими ногами и лапами и всего двумя маленькими ушами, причем одинаковыми. Как они умудряются насытиться с такими? А потом мы обнаружили и вовсе странное – на мордах существ раскрывались дыры, из которых доносились звуки. Выглядело это ужасно и отвратительно, и мы станцевали танец зова в беде, но слишком далеко забрались, никто не пришел на помощь, а странные существа, кажется, вообще ничего не поняли. Хотелось улететь, но силы еще не восстановились, и мы попытались убежать, хотя и знали, что ноги – это далеко не крылья.

Потом что-то больно впилось в незащищенные места на одном ухе, шее и крыле, перед глазами потемнело. А проснулись мы уже запертые в страшной тихой пещере со странными прямыми стенами. Нам холодно без грозди. Страшно, когда странное маленькое палкообразное солнце перестает светиться и вокруг становится совсем темно. Хуже всего плоский гладкий потолок, на котором не за что зацепиться. Спим на полу, как больной или умирающий… так себя и чувствуем. Не хотим, не хотим! Это неправильно: молодняк так рано не умирает. Слышим? Ничего не слышим…

Наша гроздь тоже жила в пещере, но она выглядела совсем иначе. Плавные изгибы каменных стен надолго сохраняли тепло солнца, длинными ночами во мраке уютно светились остроконечные кристаллы. Первая всегда висела выше всех, вокруг нее старейшие, чуть ниже матери, затем молодняк, где спали и мы. Воины висели над входом в пещеру, охраняя нас от редких хищников. Нам повезло застать мирные времена, грозди поделили кормушки много сезонов дождей до нашего рождения, и повода враждовать не было. Старейшие говорили, что с одной из кормушек всегда может что-то случиться, и тогда снова начнутся войны. Мы как-то спросили, почему нужно враждовать? Разве жалко поделиться кормушкой? Старейшие возмущенно показали, что это вопрос чести, а Первая стегнула нас хвостом по спине за глупые вопросы. Не очень сильно, потому что тогда мы были еще совсем мягкокрылыми. Мы с легким стыдом до сих пор храним в себе эхо того удара. Слышим… Почти слышим, но воспоминания не насыщают и не согревают.

Мы стараемся поймать хоть один тон, двигаем ушами. Сначала все одновременно, потом поворачиваем в разные стороны по одному уху, по очереди: начиная с того, которое слышит писк подземной мелюзги, и кончая тем, что особо чувствительно для шума водопада. Думать о последнем по-настоящему больно, словно хвост Первой бьет по самому чувствительному месту на брюшке. Прозрачная звенящая вода реки набирала перед обрывом скорость и бросалась вниз громкими тяжелыми струями, а потом взрывалась пенистым деликатесом непрестанного плеска. Это наш водопад, наша кормушка, всего лишь в сотне взмахов крыльев от пещеры.

В носу становится щекотно и дымно, и мы уже знаем, что последует. В этой необычной пещере с прямыми стенами сон какой-то странный, внезапный, больше похожий на обморок. Это как-то связано с тем, что чувствует нос, но как такое возможно, мы не понимаем. Никогда раньше не приходилось обращать особого внимания на запахи.

Эти сны-обмороки пугают нас, но одновременно каким-то образом поддерживают силы. Наверное, нас немного кормят во сне. Какие странные нравы у двуухих. Однажды, просыпаясь, мы услышали незнакомые звуки.

– Хорошо, что хоть пасти у него нет.

– Мне хватает и когтей.

Мы встрепенулись и жадно расправили все уши, но, судя по всему, напугали этим звучавших. Они спешно покинули пещеру через отверстие, которое тут же завалили снова. Мы некоторое время пытались выбраться, но не хватило сил сдвинуть преграду. Если бы нам поесть…

Однажды мы проснулись в чем-то вроде паутины. Тихо-мирно звучало что-то не очень питательное, но лучше, чем ничего. Мы встрепенулись и попытались кончиком носа очиститься от необычно крепких нитей паутины. Звук затих, и мы исполнили танец досады и отчаяния и рвали когтями паутину, пока от нее не остались одни ошметки. Все повторилось во время следующего раза, и у нас появилось подозрение… В третий раз после пробуждения в паутине мы не стали освобождаться от паутины, и странный чужой тихий звук не пропал. Послание двуухих было ясно: оставите паутину – будет еда. Гордость запрещала подчиняться кому-то кроме Первой, но голод заставил покориться. Что за странные повадки у обитателей этой планеты! Очень хотелось домой. А обиднее всего, что звук так и остался тихим и не сытным.

Мы с тоской вспоминаем разные деликатесы. Как, например, редкие лакомые грозы. Первыми их приближение чувствовали старейшие и важно показывали, что приближается пир. Вся гроздь собиралась на склонах горы, прекрасное величественное зрелище: перепонки крыльев трепещут на ветру, все уши широко раскрыты, тела ритмично показывают торжественное движение «Слушайте!». В нашем языке есть более дюжины движений и взглядов, означающих это. Наше любимое слово, источник нашей жизни, смысл нашего бытия. «Слушайте!»

Потом – всегда внезапно – водяные потоки обрушивались на наши возбужденные тела. Капли мягкими толчками выбивали пряную дробь на наших спицах и крыльях. Всполох походил на многократное мигание оранжевых глаз одного из ночных. Потом следовало самое лучшее – звучал гром. Он заставлял наши тела трепетать, раскаты достигали наших ушей, колыхали неисчислимые перепонки, насыщали, исцеляли, помогали расти, придавали сил всем. Потом гроздь возвращалась в пещеру и засыпала, мокрые тела прижимались друг к другу в чудесном единстве.

Как раз во время сна об одной из недосягаемых гроз что-то заставило нас вернуться в реальность. В пещере мы оказались не одни, у стены настороженно стояло двуухое. Мы несколько раз видели его или ему подобных, но, как только они замечали, что мы проснулись, то всегда быстро убегали и задвигали выход. Почему же осталось оно? Может, оно больно и не может убежать? Или собирается напасть на нас? Последнее предположение было лишено логики, ведь у меня совсем не было кормушки, за которую стоило бы сражаться. Но кто знает этих странных двуухих? Как понять их, если они даже ведут себя по-разному?

Нам было немного страшно и немного любопытно: еще никогда до сих пор не удавалось рассмотреть двуухих внимательно, слишком поспешно они скрывались.

Это, как и другие, стояло на задних лапах. Длинная золотистая шерсть росла на его голове, тело скрывали белые складки, похожие на кожу свежевылупившихся. Двуухое протянуло ко мне одну из лап и тихо прозвучало:

– Хороший…

Мы всеми ушами жадно схватили звуки. Шорох листвы под северным ветром, короткий стон раненого рогатого, тихий рокот отдаленного грома, отголосок эхо после оползня в горах, мягкое шипение извилистого, маленький скачок прыгучего в конце. Но в звуках больше этого: что-то, напоминающее тепло нашей грозди, и то, как матери кончиком носа помогают вылупиться свежим. Все это немного приправлял слабый, но вполне знакомый привкус страха. Двуухое опасалось нас, но было что-то еще… По нашему телу прошла дрожь, и двуухое напряглось. Меньше всего нам хотелось, чтобы оно убежало. Медленно, словно общаясь со свежим, мы показали просьбу повторить. И двуухое как-то поняло, потому что из отверстия на его голове снова раздалось вкусное:

– Хороший…

Жизненный опыт поколений нам подобных говорил, что, чем громче и дольше звук, тем он сытнее. Еще никогда такой короткий и тихий звук, какой издало длинноволосое, не давал подобного прилива сил. Мы встрепенулись, подались вперед, что оказалось большой ошибкой. Двуухое издало короткий пронзительный звук и спешно покинуло пещеру. Мы хотели подобраться поближе к выходу в надежде услышать отголосок волшебного звука, но обнаружили, что толстая как лиана прочная привязь ограничивает свободу движений. И все равно впервые мы чувствовали себя почти хорошо в странной чужеродной пещере.

Скорее всего, прошел один светоцикл – потому что мы снова почувствовали голод, когда двуухое вернулось.

– Хороший… Хороший… Не бойся, – говорило оно.

Наверное, для него эти звуки что-то означали, для нас они оказались наивкуснейшей сытной едой. Прошлая ошибка научила нас осторожности: никаких движений, ничего, что могло бы снова испугать полезное двуухое. А оно говорило:

– Ты необыкновенный, мы хотим понять тебя. Энергия из звука – это потрясающе. Мне кажется, ты очень умный, мы ведь договоримся? Ты не причинишь мне вреда?

Мы поглощали вкусные питательные звуки и старались понять, что показывает двуухое. Его танцы, примитивные и невнятные, хуже неуклюжих прыжков свежих нашей грозди. Кажется, мы уловили то ли просьбу, то ли зов, но точно не уверены. Главное, никаких лишних движений, нельзя пугать такую кормушку.

Двуухое приходило теперь каждый светоцикл, если только наше чувство времени не нарушилось в этом неприятном месте.

Несколько раз приходили другие. Они тоже звучали, но совсем не так вкусно и сытно, как наша кормушка.

– Вот ведь тварюга какая! И как Катька ее приручила?

– Ну так если бы она со мной так сюсюкала, как с этим, то я бы тоже приручился. Тварь хоть и инопланетная, но в буферах разбирается не хуже нашего брата.

Слишком острые и сухие звуки. В начале мы были бы рады и таким, но теперь-то знали, что двуухие умеют кормить и получше. Тогда мы поднимались в полный рост и демонстрировали когти. Этот примитивный знак двуухие поняли. Бесполезные быстро перестали приходить, зато вернулось длинноволосое. Тогда мы лежали тихо и слушали.

Иногда двуухое снова опутывало нас паутиной, порой приносило какие-то предметы, касалось нас, но неизменно кормило нас чудесными:

– Молодец, потерпи немножко… Хороший… Хороший… Вот умница, справился. Ты у нас не только симпатяга, ты смелый парень, правда? Не сладко тебе взаперти, да, славный?

Мы так и не научились понимать странные танцы двуухих, но сытные звуки довольно быстро утолили голод и начали наполнять накопители. Заработали чувства, о которых мы, ослабленные и испуганные, почти забыли. Появилась надежда.

Затикали внутренние часы, уверенно отмечая светоциклы. Правда, мы так и не знали, совпадали ли они на этой планете с нашими, но вернувшееся чувство времени придавало уверенности в хорошем исходе нелепого приключения.

Цикл за циклом пробуждался и набирал силы маяк, мы снова почувствовали дом, знали, что найдем дорогу, только бы поднакопить сил. Начали строить сначала робкие, но позже все более точные планы освобождения и возвращения домой.

Осторожно, чтобы не испугать, мы показывали длинноволосому двуухому вопрос: полетишь с нами, когда мы вернемся домой, будешь нашей особенной кормушкой?

Кажется, оно не против. Мы очень хотим, чтобы оно согласилось. Показывали знак для этого раз за разом, чтобы двуухое поняло. И однажды длинноволосое неуклюже, но узнаваемо показывает: да.

Мы объяснили, что осталось недолго. Сложно с этими двуухими, никогда не ясно, поняли они или нет.

Мы почти готовы, когда кормушка приходит однажды с другой едой. Сытной, но не такой вкусной, как до этого. Звуки горчат, но, странным образом, эта приправа усиливает их действие. Мы почувствовали, как раздулся наполненный накопитель, и, наконец, направили энергию в наше самое эффективное оружие.

Мы вспомнили, как спрашивали у старших, почему силы оружия созревали и наполнялись последними. Разве не лучше было бы иметь оружие голодным, ослабевшим и потерявшимся? Разве не им оно было бы нужнее? Старейшие снисходительно объясняли, что сила – это в первую очередь ответственность, и что наше оружие – дар природы, а она всегда поддерживает тех, кто лучше других приспособлен к выживанию. Мы не понимали до конца ни тогда, ни теперь, но сейчас было не до обид на несправедливость природы, мы просто радовались, чувствуя готовность оружия к применению.

Длинноволосое ничего не замечает, оно продолжает издавать пряные горьковатые звуки.

– Они решили усыпить тебя. Считают, слишком опасно… ты опасен. И нам сократили финансирование. А наблюдения объявили неэффективными. Наружные обследования зашли в тупик, тебя собираются сецировать… Ты извини, если можешь. Я ничего не могу сделать…

Из глаз двуухого течет вода. Что это значит? Неважно. Наше тело начинает дрожать от переполняющей его энергии. Мы чувствуем, что готовы. В последний раз взволнованно показываем: «Летим, согласно?»

И двуухое неуклюже и беспомощно дает знак согласия. Его полные воды глаза кажутся огромными, края отверстия на лице подрагивают. Странное, чужое, но такое ценное создание.

Мы показываем: «Слушай!» И открываем шесть отверстий на спине. Сила, вырывающаяся из нашего тела, беззвучна, но разрушительна. Глаза длинноволосого двуухого округляются, оно пытается что-то показать, но падает и остается неподвижно лежать. На миг мы пугаемся и думаем, что оно умерло, но тут же отмечаем эту мысль: нечто столь могущественное, как оно, так просто не убить, наверняка оно впало в защитную спячку. Должно же у нас быть хоть что-то общее. Да, это казалось логичным.

Сила продолжала струиться, и неправильно прямые потолок, пол и стены нашей пещеры начали дрожать. Скоро каменный потолок покрылся трещинами, потом вниз начали падать тяжелые осколки. Мы быстро прыгнули к двуухому, осторожно подняли его и поместили в набрюшной складке. Там оно в безопасности может спать до самого прибытия к нам домой.

Со всех сторон раздаются громкие резкие звуки, прекрасная подкормка в путь! В носу ощутился знакомый запах, предвестник сна-обморока, но он очень слаб и быстро улетучивается сквозь трещины и дыры, которые росли и разрушали остатки ненавистной пещеры. А потом на нас грянул настоящий водопад из камней, но мы двинулись вверх, сквозь него, зажмурившись, полагаясь на чутье. Наше оружие образовало своеобразный кокон вокруг тела, защищая от худшего, но все-таки мы получили несколько глубоких царапин. Неважно. Жизненно важные органы целы, а все остальное быстро заживет. Только бы не порвать крылья. Но они невредимы, когда мы наконец выбираемся на свободу и взмываем над пыльными руинами нашей тюрьмы. Вокруг летает что-то чуждое, но под последними нотами нашего оружия оно обрушивается и с громким вкусным громом превращается в огонь.

Над нашей головой звезды, похожие на те, что ждут нас дома. Дома! Мы показываем: «Скоро!» – хотя и знаем, что длинноволосая двуухая кормушка в набрюшной складке этого не видит. А потом направляемся к звездам и летим с нашей бесценной ношей домой. Запоминаем путь к источнику вкусных кормушек. Подарок будущим поколениям.

Иллюстрация: Timo Meyer, dribbble.com