Эффект Савраски

Иллюстрация: Elise Genest, www.elise-genest.com

Той ночью меня терзала бессонница. Я ворочался с боку на бок, пересчитал целое стадо овец и дюжину баранов в придачу, а потом встал и решил прогуляться. Все равно до утра не засну. Слишком много я выпил вечером кофе.

На улице было свежо. Я поднял воротник пальто. Кстати, о кофе. Хорошо бы зайти в круглосуточный магазин, пополнить запасы. Не то увязну я завтра в статье о Луначарском, не успею сдать в срок.

В свете фонарей пустынная улица казалась какой-то чужой. На углу Гарибальди и Профсоюзной я остановился: светофор горел красным глазом. Что ж, подожду. Машин нет, пешеходов в третьем часу тоже не сыщешь (я один тут такой), но на красный свет я не хожу принципиально. Я человек законопослушный. Историку по-другому нельзя. Историческая наука, которой я посвятил столько лет, научила меня простой истине: с законами общества лучше не спорить.

Светофор мигнул зеленым, и я шагнул на зебру. Что случилось дальше, я даже не понял.

Скрежет, визг, громыхание, топот, а я почему-то лежу прямо на земле, вперив взор в звезду Бетельгейзе. И затылок трещит так, словно по нему сковородкой ударили.

Я поморгал, не решаясь проверить, целы ли руки-ноги. И тут надо мной склонилось лицо: девчушка лет десяти. Веснушчатая, рыжая, в глазах любопытство.

Спрашивает:

– Вы живы, дяденька?

– Сам, – говорю, – тем же вопросом задаюсь. Но раз уж мыслю, стало быть, существую.

Сел я не без некоторого труда. Огляделся по сторонам – и присвистнул. Было чему подивиться. Прямо посреди проезжей части стояла повозка, запряженная двумя лошадьми. Лошади, в наше-то время, в огромном городе! Чепуха какая! А сама повозка? Не телега, не карета, а что-то вроде огромной деревянной бочки, опрокинутой набок.

Иллюстрация: jpeckarts, www.devianart.com/jpeckarts

Бочка, диаметром метра два, была насажена на толстую горизонтальную ось, к которой крепились лошадиные оглобли.

Сами лошади – одна бледно-рыжая, другая черна как смоль – переминались на месте, пугливо озираясь. Явно чувствовали себя не в своей тарелке. Бока их тяжело вздымались, как бывает после быстрой скачки.

С нарастающим недоумением я встал на ноги, машинально отряхнул пальто. Откуда здесь эти лошади? Может, загуляли прогулочные лошадки из Воронцовского парка, что катают детей по осенним дорожкам? Но парк далеко, да и лошади в нем ухоженные, чистенькие, а эти… Словно только что из деревни, где за ними присмотреть толком некому. Растрепанная грива, ребра торчат, бока все в репейнике. Еще эта нелепая бочка сзади…

Мелькнула мысль: быть может, здесь снимают кино? Но эту догадку я сразу отверг. Какое кино среди ночи? И где съемочная бригада? Режиссер, оператор, массовка?

Но главное, я был уверен: повозка возникла внезапно, буквально из ниоткуда. Ведь сознания я не терял, без памяти не валялся. А потому готов был поклясться честью историка и вдобавок своей диссертацией: еще минуту назад повозки и близко здесь не было, дорога была совершенно пуста.

– Дяденька, вы только не серчайте… Это вас Савраска немножко зашиб. Но он не нарочно, – обнадежил меня звонкий голосок.

Я обернулся к девчонке. И лишь теперь разглядел, что одета она тоже несколько необычно. Белый ситцевый сарафан с оборками, перепоясанный красной ленточкой, на ногах настоящие плетеные лапти. Голову покрывает сбившаяся косынка, из-под которой видны вихрастые рыжие волосы. Рукой за уздечку держится.

– Ты откуда такая взялась? – строго спросил я.

– С господского двора, – бойко ответила кроха. – От дядьки Акинфия утекла.

Я ничего не понимал.

– Как звать-то тебя?

– Монтифеева я… – Девочка помедлила. Потом, видно, решив, что мне можно доверять, добавила: – Ульянка.

– Тимофеева? – переспросил я.

– Монтифеева, – терпеливо повторила девчонка. – У нас полсела Монтифеевых.

– Село, говоришь? А здесь-то ты как очутилась? – Я широким жестом обвел высотные дома, тонувшие в ночной полутьме по обеим сторонам магистрали.

Не вязался у меня рассказ о селе с монументальным обликом современного мегаполиса.

– А что удивляться. – Ульянка вздохнула. – Вот такое оно, будующее.

– Ну что за выдумки! – рассердился я. – Какое будущее, Ульяна?

– Да вот это все. – Девчонка беспечно кивнула в сторону огромного торгового центра. – Здесь выпас был. А во-он там, – она указала пальчиком вдаль, – дядьки Акинфия изба стоит. Вернее, стояла. Лет сто назад, или двести.

Она на мгновение задумалась, совсем по-детски сунула палец в рот и спросила:

– Дяденька, а какой у вас тут год?

«Тяжелый случай», – подумал я. Девчонка, видимо, и впрямь считала себя путешественницей во времени.

– Год две тысячи шестнадцатый, и ты прекрасно это знаешь, – сказал я, стараясь сдержать досаду.

Девчонка моргнула, а затем бросила уважительный взгляд на рыжеватую лошадь – должно быть, это и был ее Савраска.

– Ульяна, – сказал я серьезно. – Ты, можно сказать, взрослый человек. Уже, небось, пятиклассница. Изучаешь историю и всякие прочие науки. Так я тебе как историк скажу: из прошлого в будущее нет короткой дороги. История развивается постепенно, шаг за шагом, и поступь ее нетороплива. А все эти сказки про машину времени, которых ты начиталась, – обычный обман, игра, развлечение для неокрепших умов. Наука говорит однозначно (и физика тут согласна с историей): машины времени нет и быть не может.

– Ну а это, по-вашему, что? – Ульяна похлопала Савраску по лоснящемуся боку и снисходительно мне улыбнулась, словно я был не я, а какой-нибудь деревенский дурачок.

– Это – лошадь, – доходчиво сказал я. – Эквус ферус кабаллус. Обычная лошадь, впряженная в какую-то бочку по прихоти неизвестного мне сумасброда.

Я подошел к бочке.

И тут только увидел большие корявые буквы, выведенные углем по днищу (или то была крышка?): «Махина врѣмени осьмикопытная». И в скобках: «Мощью въ двѣ лошедiныхъ силы». (Две лошади – не то же самое, что две лошадиных силы, но создатель «махины времени» об этом не знал. – Прим. авт.).

Я захлопал глазами. Как историк я привык доверять письменным документам, особенно с ерами и ятями.

– То-то же, – сказала Ульянка, заметив мое замешательство. – Это дядьки Акинфия работа. Только у него махина не ездила, а у меня пошла. Савраска ведь только меня признает.

– Да кто такой этот дядька Акинфий?! – Я готов был взвыть, поскольку происходящее не укладывалось у меня в голове. Я всегда хочу взвыть, если жизнь нарушает привычные рамки.

– Опекун мой, – пояснила Ульянка. – Он наш сельский механикус. Такие вещи порой мастерит – прямо диву даешься. Но уж я к нему не вернусь. Он меня палкой взгреть обещал.

– За что? – тупо спросил я.

– Да я ему в самогон подлила веселухи. Он кручинился шибко, что махина его не слушается: ржет, бьет копытом, ушами прядет, а в будующее скакать не хочет. Ну я и добавила веселухи, лишь бы не горевал. А он как хлебнет, да как кинется за мной – еле удрать успела. На Савраску вскочила и дёру.

– Так ты хочешь сказать, что эта вот колымага, нарушая законы физики, химии, истории и так далее, к нам примчалась из прошлого? – Я уже не знал, чему верить.

В этот миг на пустынном шоссе показался автомобиль с включенными фарами. Лошади встрепенулись. К счастью, водитель успел сбавить ход, иначе так и врезался бы в застрявшую посреди дороги бочку, то бишь «махину времени». Останавливаться водитель не стал и, дав раздраженный гудок, вскоре скрылся во тьме.

Звук сигнала заметно всполошил мою собеседницу. В один миг она взлетела на спину Савраски – и как ей только это удалось при совсем невеликом росточке?

– Нужно уйти с проезжей части, – запоздало сообразил я. – Видишь, какое тут движение?

– Да уж, в нашем селе так не ездят, – фыркнула Ульянка, успокаиваясь и подбирая поводья. Теперь она смотрела на меня сверху вниз. Вторая лошадь переступила с ноги на ногу.

А я тем временем лихорадочно соображал, вспоминая известные мне законы, доказывавшие невозможность путешествий во времени. Но все спуталось у меня в голове – видно, кончилось действие кофе. Я лишь чувствовал, что сейчас прикоснусь к неизведанным тайнам природы.

– Скажи, – спросил я тогда Ульянку, и голос мой задрожал. – Вот эта ваша махина… В чем ее принцип действия?

– Чего-чего? – Девчонка непонимающе заморгала. – Принц, вы сказали?

– Ну, как все это работает? – взмолился я. – Как оно ездит сквозь время?

– А… – Ульянка повеселела. – Да проще простого. Глядите!

Она хлопнула Савраску по холке, воскликнула «Нно!», лошади разом рванулись вперед, бочка туго сдвинулась с места – и в тот же миг все исчезло…

Я остался один.

Один, на пешеходном переходе, на углу Гарибальди и Профсоюзной.

Сердце мое бешено билось. Голова сама собой озиралась по сторонам, словно я ей был не хозяин.

Впрочем, все было тщетно. Ульянка, Савраска, повозка с неповоротливой бочкой – все как сквозь землю провалилось.

– Ульянка! – позвал я, уже зная, что ответа не будет. – Ульянка!

Постоял еще на прохладном ветру, а затем побрел потихоньку домой.

В мыслях моих царил полный сумбур. Что это было? Сон или явь? Умопомрачение, галлюцинация? Или и впрямь меня посетила гостья из прошлого? Одно я знал точно: это была самая странная ночь в моей жизни. Больше такое не повторится.

Увы, я тогда не догадывался, что утро готовит мне куда более странный сюрприз.

В свете фонарей я добрался до подъезда. Почему-то мне показалось, что тени деревьев во дворе стали длиннее, но я тогда не придал этому значения.

На часах было без четверти четыре, а встреча с неведомым так меня измотала, что я сразу повалился в постель и заснул как убитый.

* * *

Наутро я уже решил было, что ночное приключение привиделось мне во сне. Хорошенько умывшись, я сварил себе кофе: пора было браться за статью. Пожурив себя, что так и не зашел в магазин (кофе в баночке осталось максимум на две чашки), я взял с полки справочник – надо было уточнить кой-какие цифры насчет реформы науки.

И обомлел.

Справочник показался мне чужим. Во-первых, он оказался раза в два тоньше, чем был вчера вечером. Во-вторых, напечатан на странной, чуть голубоватой бумаге очень хорошего качества. В-третьих, – и это испугало меня больше всего – я не обнаружил в нем заметки о Луначарском, эпоху которого мне как раз предстояло описать в статье. А ведь я совершенно точно знал, что Луначарский в справочнике был.

Предчувствуя недоброе, я перелистал книгу от первой до последней страницы. И чем дальше я листал, тем страшнее мне становилось. Холодный пот выступил у меня на лбу, задрожали руки. Все стало ясно…

Это не справочник был другой. Это была другая история. Весь двадцатый век, великий и страшный, пошел по иному пути. Не было знакомых мне имен исторических и государственных деятелей, не было знаменитых полководцев. Не было известных каждому войн – ни гражданской, ни Великой Отечественной, ни вообще Второй мировой. Первая мировая, правда, была, но без номера. Судя по всему, она так и осталась единственной.

Заглянув в другие книги, я выяснил, что исчезла не только известная мне история, но и литература. Последним знакомым мне автором оказался Лев Толстой. Причем прожил он до 1924 года и успел написать еще пару крупных романов, которые, к огорчению нерадивых школьников, сразу сделались классикой.

Я открыл Интернет, зашел в Википедию и узнал, что живу, оказывается, не в привычной мне Российской Федерации, а во Всероссийской конфедеративной республике, государстве с населением шестьсот миллионов человек.

И наконец, я выглянул в окно и своими глазами удостоверился: даже наш двор стал иным. Дома стали выше, красивее: вместо привычных восьмиэтажных коробок – тридцатитрехэтажные здания с куполами и башенками. На дворе больше зелени, настоящие сосны, бассейн под открытым небом.

Я застонал, захлопнул окно и тяжко опустился на диван. Все это означало только одно. Дело всей моей жизни сгинуло. История, которой я посвятил двадцать лет, в одночасье исчезла. Я сделался профнепригоден. И это была катастрофа.

Но как же так получилось?

…Немало воды утекло, прежде чем я нашел ответ на этот вопрос. И отыскался он в кулинарной книге. Книга была толстенная, с большими цветными картинками, а рецепты блюд в ней снабжены были исторической справкой.

Оттуда я и узнал, что больше ста лет назад по стране, а затем и по всему миру распространился новый напиток – настойка веселухи, благотворная при многих недугах, поднимающая настроение и совершенно безвредная, несмотря на высокое содержание алкоголя. В России эта настойка полностью вытеснила водку и другие крепкие напитки, что привело к улучшению общественных нравов.

А изобретателем чудо-настойки значился безвестный сельский механикус Акинфий Монтифеев. По неподтвержденным легендам, Монтифеев так был огорчен неудачей очередного своего «научного» опыта, при котором бесследно сгинули две его лучшие лошади и племянница, что ушел в многодневный запой. При этом изобретательный механикус то ли что-то напутал в рецептуре, то ли нарочно добавил в самогон веселухи – и получил тот самый знаменитый напиток, который быстро разошелся по всему свету.

Сам Монтифеев совершенно излечился от алкоголизма и вскоре изобрел чудо-веялку, которая с успехом применялась в близлежащих селах аж до 1961 года.

Иллюстрация: Vladimir Makovsky, www.artmight.com

…От души обругав Монтифеева (и весь его род до седьмого колена), я захлопнул кулинарную книгу. Жизнь моя потеряла смысл.

Чтобы хоть немного утешиться, я открыл сборник стихов разных авторов, неведомо как затесавшийся у меня на полке. И там, в унылой череде неизвестных поэтов, мелькнула фамилия Луначарского. Стихи, впрочем, оказались так себе.

Что ж, хоть какая-то судьба, решил я. А потом подумал: быть может, и у меня есть шанс? Ведь я теперь обладатель уникального знания. Мои статьи потеряли научную ценность, но если их причесать, пересказав хорошим литературным языком, возможно, получились бы неплохие романы.

В конце концов, лишь так я смогу отдать свой последний долг безвременно почившей истории. Почтить ее память. Пусть хоть таким странным образом безмятежное человечество узнает о революции, о великой войне, о героях и простых людях, которых никогда не было и никогда уже не будет в новом счастливом мире.

Успокоенный, я блаженно потянулся, надел пальто и отправился в магазин – пополнить запасы кофе. Мне его теперь потребуется много. Не веселуху же пить, в самом деле!